– Ну, у вас, кавалеристов, тоже свои понятия о красоте имеются. Шпоры серебряные, монетка в ножны, чтоб бренчала, стек с петелькой… Продолжать?
– Не надо путать, подпоручик. У нас – традиция. А у них – как ты говорил это слово?.. Понты? – Дольский снова наполняет рюмки. – А сами они суть – трусливые тыловые крысы.
– А что такое «понты», я тебе говорил? Показная бравада чем-то, скорее всего, материальным, чтобы скрыть за ней неуверенность в себе, в собственной значимости, попытка поднять в глазах окружающих свой социальный статус… Не смотри на меня так, я еще не пьян и не заговариваюсь. Это – обычный термин из психологии. Кстати, Анатоль, а не слишком быстро ты наливаешь? Мы что, куда-то опаздываем?
– Нет, Денис. Просто до сих пор не могу привыкнуть к тому, что здесь творится. Ты-то еще в городе не был, а я покрутился уже достаточно. Сам погуляешь, посмотришь. Только не прибей кого-нибудь до смерти, помни, пожалуйста, о том, что ты – в тыловом городе, а не в германском тылу. Здесь, между прочим, Уложение об уголовных наказаниях действует… Так вот, меха, золото, драгоценные побрякушки идут нарасхват. И это учитывая то, что цены подскочили в три-четыре раза против довоенных, а то и поболее. А покупатели одни и те же. Земгусарство да тыловики наши своим бл…м, извини, по- другому язык не поворачивается называть, скупают. – Анатоль смотрит на меня угрюмым трезвым взглядом. – Каждый вечер в ресторанах пьянствуют почти в открытую тоже они. Откуда такие деньжищи, а?.. В подворотне с рук можно купить почти все. Германский кокаин, германские же презервативы, водку, спирт… даже девочек и мальчиков семи-восьми лет от роду! А рядом – беженцы, которым жить негде, жрать нечего и не на что, которых эти вот новые «хозяева жизни» и за людей-то не считают! Они и нас, боевых офицеров, считают придурками, которые не смогли удачно пристроиться.
– Ничто не вечно под луной. Почти что пир во время чумы…
– Александра Сергеевича изволили вспомнить, сударь? Нет, Денис Анатольевич, у господина Пушкина воспевается некое упоение, которое сильный духом человек в состоянии ощутить перед лицом грозящей гибели, и это наслаждение в бою со Смертью – «бессмертья, может быть, залог!» А эти людишки умеют только гешефты делать, крысы… Россия-матушка превращается в настоящее крысиное царство… А давай, Денис, выпьем за котов, которые этих крыс переловят и передушат?
– Мяу! – искренне поддерживаю тост Анатоля…
Глава 16
Генерал Келлер сидел за столом, устало опустив голову на сжатые кулаки. Перед ним лежал его же приказ от 5 июля: «С разрешения командующего 9-й армией сего числа я отбыл в двухмесячный отпуск по болезни. Временно командование Хотинской группой передаю командиру 32-го армейского корпуса генерал-лейтенанту И. И. Федотову. Временное командование 3-м кавалерийским корпусом сдаю генерал-майору Г. И. Чоглокову».
Федор Артурович покидал передовую не в самое легкое время для Русской армии. Но его корпус удачно громил австрияков; тысячи пленных солдат, десятки офицеров, орудия и пулеметы – вот далеко не полный список боевых трофеев «келлеровцев», как гордо именовали себя его бойцы. Героический порыв охватил всех – от нижних чинов до офицеров, келлеровцы дрались, не щадя ни себя, ни врагов. Георгиевские кресты стали заслуженной наградой и для простых солдат и для самого командира корпуса. Казалось, что еще немного, еще чуть-чуть и тактический успех перерастет в стратегический. Но 8 апреля ситуация резко изменилась – началось мощное наступление германских войск под Горлицей. Чтобы избежать окружения на этом участке фронта, Русской армии пришлось отступать. Но она отступала, а не бежала, огрызалась яростными контратаками и штыковыми ударами, гибла под ураганными артобстрелами, но сбивала германцам темп, заставляя дорого платить за каждую пройденную версту.
И в эти дни приходится уезжать в тыл. Если бы не раны, полученные в апреле и мае, да травма при падении, то Федор Артурович ни за что не оставил бы свой корпус, но все имеет свой предел прочности. Последней каплей, подточившей силы уже далеко не молодого генерала, стало известие о смерти родного брата, умершего в Кисловодске от последствий тяжелой контузии всего лишь день назад. И было еще одно обстоятельство, которое генерал Келлер тщательно скрывал от окружающих. Это была своеобразная борьба, которую он вел сам с собой двадцать четыре часа в сутки, начиная еще с конца февраля. Федор Артурович хорошо помнил ту ночь, когда поднятый на ноги генеральским воплем: «Молчать, ефрейтор, убирайся, мерзавец, вон!» денщик с обнаженным клинком ворвался в спальню к своему командиру и не нашел никого, кроме самого генерала. Тогда удалось все списать на усталость и ночной кошмар, но позднее многие окружающие отметили, что их генерал стал весьма болезненно морщиться при виде ефрейторских знаков различия, а иной раз при наличии повода мог устроить жесткий разнос любому их носителю.
До недавнего времени об этой тайне не знал никто, так как Федор Артурович не хотел, чтобы его сочли сумасшедшим или одержимым бесами. Первые дни генерал считал, что это последствия контузии, которую получил десяток лет назад, исполняя обязанности калишского генерал-губернатора, от взрыва бомбы, брошенной в него террористами. Но видения не исчезали.
После растерянных криков: «Где я?! Мама, доктор, что со мною?!», требований позвать каких-то фээсбэшников в голове возник сплошной сумбур из отрывков странных песен, непривычных военных команд, образы девиц одетых или, скорее, раздетых так, что их не взяли бы даже в самый захудалый
