впечатления в соответствующие словесные формы, относящиеся к нецензурной разновидности немецкого языка, то это объяснялось вовсе не их воспитанностью, а желанием спасти язык, который все время норовил попасть между зубами.
И только два пассажира никак не реагировали на превратности пути. Фон Штайнберг по-прежнему находился за границей реального мира, а асистенцарцт Вальтрауб сосредоточился на оценке состояния своего пациента, пытаясь отследить температуру, прикладывая ладонь ко лбу и периодически измеряя пульс. В госпитале, пока остальными ранеными занимались санитары, носилки с гауптманом занесли в комнату средних размеров, которую громко именовали «диагностическим отделением».
Доктора волновали мелкие осколки, которые могли остаться в глубине раны и вызвать нагноения, и поэтому рентгеновский снимок был просто необходим. В «отделении» размещался портативный аппарат Siemens-Halske, электрический кабель от которого тянулся за окно к динамо-машине, состыкованной с небольшим бензиновым двигателем, установленным в сарайчике. Повинуясь отрывистой команде доктора, уже далеко не молодой санитар, облаченный в замасленную спецовку, запустил свою полевую электростанцию. Выдав несколько холостых «выстрелов», двигатель весело затрещал, и сеанс диагностики начался…
Впоследствии фон Штайнберг практически ничего не смог вспомнить о неделе, проведенной в полевом госпитале. Русская, а, если быть абсолютно точным, германская пуля, выпущенная из германского же Маузера-98, не только оставила свой след в виде шрама на лбу, но и основательно контузила гауптмана. Впрочем, периодические потери сознания позволили не почувствовать страдания, неизбежно сопровождающие перевязки и обработку ран. Более или менее барон пришел в себя в санитарном эшелоне, увозившем его в один из лучших военных госпиталей фатерлянда – Beelitz, находящийся недалеко от Берлина. Гауптман и не подозревал, что окончательный выбор конечного пункта был сделан не только, а точнее – не столько эскулапами. Например, госпиталь в городе Ольденбург, что в Нижней Саксонии, ведущий свою более чем вековую родословную от известной клиники, вполне мог поставить его если не на крыло, то, во всяком случае, на ноги. Но судьбой барона озаботился его «крестный отец» из разведотдела майор Хельмут фон Тельхейм, имевший на гауптмана далеко идущие планы, до которого успел дойти рапорт обер-лейтенанта Майера. Несколько своевременно сделанных телефонных звонков, продублированных телеграфными сообщениями, мгновенно перевели фон Штайнберга в разряд особо привилегированных пациентов. Это выразилось в личном визите начальника санитарного поезда и назойливой опеке санитаров, которые первоначально даже пытались воспрепятствовать гауптману самостоятельно отправлять естественные потребности, советуя воспользоваться услугами некого Штампке, имевшего опыт работы с уткой еще с франко-прусской войны.
Вся эта кутерьма, усугубленная тряской, скученностью и жарой, отнюдь не способствовала улучшению настроения барона, а, напротив, провоцировала сильные головные боли. Внесла свою лепту и раненая рука, которая немедленно отзывалась болью при попытке хоть немного пошевелить пальцами. Да и температура как будто бы решила подвергнуть своего хозяина кузнечной закалке – фон Штайнберга бросало то в жар, то в холод. По ночам мучили кошмары. Во снах недавние события причудливо переплетались с ужасами, талантливо описанными великим Андерсеном и красочно, в лицах, озвученными долгими вечерами заботливой няней в далеком детстве.
В итоге, прибытие поезда в Берлин было воспринято им как долгожданное спасение. После непродолжительной поездки на санитарном автомобиле гауптман попал в уютную палату, которая больше напоминала номер в первоклассном пансионе и разместилась в одноэтажном здании среди парка. Проспав почти двадцать часов и проснувшись от негромких трелей птиц за открытым окном, в которое вливался чистейший воздух, настоянный на ароматах трав и цветов, он смог почувствовать себя если не в раю, то, во всяком случае, в его земном филиале.
В первую очередь, врачи занялись раненой рукой. В это время в Германии уже был учрежден Имперский антигангренозный комитет и лучшие умы искали пути борьбы с этим страшным и, увы, распространенным злом. В данном случае, рукой барона занялся лично Альберт Вольф, являвшийся одним из пионеров озонотерапии.
В течение нескольких дней состояние фон Штайнберга значительно улучшилось, и он стал более спокойно и с интересом осматривать окружающий его мир и людей.
Особенно приятно было видеть рядом с собой по-настоящему обаятельных и доброжелательных сестер милосердия, а для мужчины, вырвавшегося с фронта, это чувство удваивалось. Тем более что администрация госпиталя в подборе данной категории медперсонала неизменно руководствовалась требованиями, давно выработанными профессором Альбертом Гоффе: «Сестра милосердия, прежде всего, должна чувствовать призвание к своему делу; иметь ровный, спокойный характер и врожденный такт; любить порядок, быть правдивой и, наконец, человеком надежным. Сестра должна обладать наблюдательностью, сообразительностью, ловкостью, опрятностью и не быть брезгливой. Она должна уметь поставить себя и снискать уважение больного и его окружающих, но без надменности. Она всегда должна быть одинаково приветливой».
В комнате, где разместился барон, стоял небольшой книжный шкаф, содержимое которого говорило о хорошем вкусе того, кто подбирал книги. В основном это были исторические и приключенческие романы. Причем фон Штайнберг был готов поклясться, что в первый день появления в палате шкаф был пуст. Подойдя к полкам, гауптман неуклюже, действуя только здоровой рукой, попытался достать наудачу один из томиков. Но книги стояли настолько плотно, что пальцы просто соскальзывали с переплета. После третьей или четвертой попытки фон Штайнберг негромко выругался и решил сменить цель. На самой нижней полке поверх общей шеренги, чуть выступая над корешками своих «коллег», лежал одинокий том. Барон наклонился, вытянул его, но тут болезненными молоточками в висках напомнила о себе контузия, и книга хлопнулась на пол. Почти одновременно с этим раздался деликатный стук в дверь, и
