— Бутерброд съешьте.
— Нет, спасибо.
Он отпил еще чаю. Она ждала, когда же ему надоест ее мучить. Он отодвинул чашку.
— Забавно, — сказал он, — но парень очень похож на героя одного старого-престарого американского фильма. Даже внешне. Под сорок, невысокий, субтильный, чистенький. Его от пятна на полу тошнило. Музыку тоже любил послушать. Интернета тогда не было. А музыку он слушал из приемника, даже плакал, когда любимые вещи. И тоже снимал комнату. Правда, там был пансион. Хозяйке принадлежал дом, и она сдавала несколько комнат. Пансион — это значит, они еще и кормились. То есть совместные завтраки и так далее. Жильцы были очень колоритные: боксер, учительница, старая актриса, девчонка- продавщица. Цапались между собой, конечно. Этот был самый тихий. Человек-призрак. Даже ел неслышно. И сахар в чашке размешивал бесшумно. Как так может получаться, я не знаю, мне сдается, он тогда не растворяется. И свет за собой всегда гасил в ванной. Никогда не повышал голоса. И всегда «спасибо» и «пожалуйста». Как-то раз он пришел к ужину чуть позже обычного. Извинился, конечно. Сел. За столом было молчание. Девчонка-продавщица сидела вся зареванная. Он не стал спрашивать из деликатности, что случилось, кто умер. Хозяйка положила ему, что там у нее было приготовлено, и объявила — не ему, всем, — что девчонка сама виновата, нечего рот разевать. Боксер за девчонку вступился, завязался разговор, и стало ясно из разговора, что у девчонки попятили кошелек, а в нем были все ее деньги, она их копила на платье и вот накопила и пошла покупать.
Парень слушал, слушал, к еде не прикасался и вдруг выложил прямо на обеденный стол кошелек из кармана. Все постепенно заткнулись и уставились на кошелек. Боксер первый опомнился. Спросил девчонку: «Твой?» — «Кажется». Боксер кошелек взял, раскрыл. Сколько там было денег, все уже знали. Точнее, сколько их там должно было быть. Столько их там и оказалось. До последнего цента. Парень сказал, что нашел кошелек на улице. На радостях хозяйка откупорила вино. Парень стал героем вечера. Хозяйка заявила, что доверила бы ему ключ от сейфа. «Жаль, что у вас нету сейфа», — заметил боксер.
Замолчал. Потрогал чайник. Включил подогреть.
— То есть вы хотите сказать, что я смело могу сдать ему комнату?
Он поглядел на нее насмешливо:
— Я просто рассказываю вам старое доброе кино.
— Но к чему вы его рассказываете?
— Вы спросили мое мнение об этом парне, у меня нет никакого мнения. Но я вспомнил фильм. И я не даю вам решительно никаких рекомендаций.
— Понятно.
— И тем не менее на основании вот этого моего пересказа вы готовы парню доверять?
— Вам-то что?
— Просто интересно.
— Почему бы и нет?
— А если я вам скажу, что фильм на этом не закончился? Что парень, которому все-все-все доверяли, оказался маньяком-убийцей? И знаете, почему он убивал? Это его успокаивало. Музыка его волновала и тревожила, а убийство умиротворяло. Особенно он любил мыть руки после, смотреть, как кровь стекает, уходит с водой.
— О господи!
— Да ладно вам. Это кино. Коллективное бессознательное.
— Хватит с меня вашего бессознательного. Пейте чай и идите домой. А лучше прогуляйтесь, вон солнышко выглянуло.
— Это за вашим окном солнышко, а на самом деле на улице мрак, холод, дождина льет.
— Что вы несете? Такой день пригожий.
— За вашим окном.
— Все, замолчите, у меня от вашей болтовни голова распухла.
Он хотел съязвить, но сдержался. Положил в чай сахар, и ложка загромыхала.
— Парню что скажете?
Она не отвечала. Сердито включила воду, принялась мыть посуду.
— Позвоните. Он ведь ждет.
— Думаете, я теперь смогу с ним жить в одной квартире — после всего, что вы наговорили?
— Господи, какая же вы!.. Прости господи! — Бросил ложку.
Она повернула к нему покрасневшее лицо:
— Что?
— Я все выдумал. Неужели вы не поняли? Я же на ходу буквально выдумывал. Просто пошутил. Да если бы и был такой фильм? Как можно полагаться на такие вещи?
