Он попросил ее не разуваться, но она, посмотрев в зеркало паркета, сняла сапоги. Ступила в него, как в воду. Сапоги у нее были старые, стоптанные. Он уже знал, что это рабочие сапоги, что для выхода у нее есть другие, с высокими облегающими голенищами, на острой шпильке, и походка у нее для выхода другая, и губы она красит ярче. Все другое: и сумка, и пальто, и шапка, и шарф, и голос, наверное, другой, и взгляд. Куда она ходила, с кем встречалась, он не знал. Возвращалась всегда одна.
Она послушала его, измерила давление, сосчитала пульс. Сказала, что сердце бьется неспокойно. Хотела сделать укол, но он отказался. Она достала ручку и бланки, чтобы выписать лекарства. Огляделась. Стола в большой комнате не было. Был только диван, на котором сидел старик, и стул, на котором сидела она. Он пригласил ее в кухню. Наблюдал, как бежит ее ручка по серому листу, оставляя быстрый след. Вслух удивился разборчивости ее почерка.
— Это говорит об открытости моей натуры, — усмехнулась она. — Если верить графологам, я легко нахожу контакт с людьми.
— Не хотите чаю? У меня вкусные конфеты к чаю. Вишня в коньяке. Раньше такие было не достать, а сейчас — пожалуйста, водились бы деньги.
— Не скажешь по вашей обстановке, что их у вас много.
— Почему?
— Хотя вообще-то квартира хорошая, и дом новый, и отделка что надо, сантехника, паркет, стеклопакеты.
— Это сын. Он купил квартиру и отделал. Он умер. Сколько вам лет?
— Почти тридцать.
— Ему был тридцать один. Мой единственный ребенок, поздний, долгожданный. Он умер в прошлом году. Попал в аварию. Подождите, я сейчас.
Старик ушел из кухни. Женщина устало смотрела на сверкающую плиту. Плита походила на космический модуль из фантастического фильма семидесятых годов. На плите стоял старый эмалированный чайник. Старик вернулся с фотографией. Он передал ее женщине дрожащей рукой. Женщина рассмотрела лицо молодого мужчины и положила снимок на стол.
— Как он вам? — тихо спросил старик.
— Красивый.
— Правда? Вам так кажется?
— Да. Чем он занимался?
— Он был менеджер в большой фирме, он целыми днями работал. У него совсем не было личной жизни, он уставал безумно.
— Но по крайней мере у него зарплата была неплохая, судя по квартире. Я даже мечтать не могу о такой.
— Самое удивительное, что эта квартира могла бы достаться вам.
Изумленные глаза. Светло-карие.
— Если бы вы согласились, конечно. Дело в том, что он хотел сделать вам предложение. Он мне показывал вас из окна. Он говорил: «Отец, видишь эту женщину, я хочу сделать ей предложение; правда, для начала нужно с ней познакомиться, пойти к ней на прием, что ли, она наш участковый терапевт, взять больничный, пригласить ее в ресторанчик…»
Женщина смотрела на лицо мужчины.
— Пошли бы вы за него замуж?
— Откуда он знал, что я не замужем?
— Наблюдательный. Я поставлю чайник? Выпьете со мной по чашке?
Уже неловко было отказаться.
Она шла через двор к себе домой. Он смотрел из окна. Она остановилась, обернулась. Дом стоял позади нее, множество окон смотрело. Она помахала.
Старик долго не мог уснуть, он жалел, что не сдержался и рассказал ей, она ему не очень понравилась, и он мысленно говорил сыну, что, если бы он сам встретился с ней нос к носу, ему бы она тоже не понравилась, и дело не в усталости, и не в измятом халате, и не в лекарственном запахе — грубовата она была для него. Слишком уж вся ясна. И он уснул со смутной обидой на сына. И со злорадным удовлетворением, что уже никак не может она стать женой его сыну, никак.
Март
Мать вздохнула.
— Пойду.
— Уже?
