Появляется всадник

нибудь спутать, потому что остались отпечатки колес, вмятины от копыт и сапог, — но не видели ни одного обоза из Аленда и не встретили шпионов Армигита. Териза предпочла бы рискнуть и быстро рвануть вперед, чем мучиться, постоянно делая остановки. Однако она быстро изменила мнение, когда Джерадин скатился с дерева так быстро, словно удача снова начала изменять ему. Торопливо прошипев указания, он завел лошадей в ближайший кустарник; с помощью Теризы он заставил животных лечь и взял их за храп, чтобы они не заржали, когда рядом появятся другие лошади.

Небольшая группа вооруженных всадников в грязных одеждах, с глазами, злыми от страха, проскакала так близко, что Териза могла бы попасть в них камнем.

— Наемники, — выдохнул Джерадин, когда группа исчезла. — Эти люди… Если они слишком торопятся, то могут перерезать тебе глотку до того, как изнасилуют.

— Мне казалось, что все наемники мира сотрудничают с Аленд ом.

Сердце Теризы бешено билось.

— Что они делают здесь?

Он пожал плечами и нахмурился так, будто все мышцы его лица были напряжены.

— Сотрудничают с кем—то другим. Или шпионят для верховного короля. Если Вассалы послали Аленду подкрепление, Фесттен наверняка захочет знать об этом. Он мог разослать своих людей по этой части Морданта.

О Господи, подумала Териза. Только этого не хватало. До конца дня им с Джерадином пришлось прятаться еще дважды, но оба раза это удавалось с легкостью. Разведчики и наемники ко многому были готовы, но не ждали увидеть мужчину и женщину с тремя лошадьми, пересекающих открытое пространство рядом с Баттеном. Ночью, на привале в небольшом овраге, где они не отважились развести костер, Териза заметила:

— Я не могла бы жить такой жизнью.

— Какой? Мотаться вокруг, постоянно прячась? В окружении людей, которые зарежут нас, если не догадаются взять в плен? Тебе это не нравится? — Джерадин хмыкнул. — Териза, ты удивляешь меня.

Честно говоря, она сама поражалась себе. Она вдруг почувствовала, до чего все странно. Разве она — та Териза Морган, та тихоня, что печатала печальные письма для преподобного Тэтчера, пока не потеряла веру в него и его миссию? Неужели это она — одинокая женщина, украсившая свои комнаты зеркалами, потому что это был единственный способ доказать себе, что она существует? Что она делает здесь, в окружении, как заметил Джерадин, врагов? Она ли пробирается верхом на лошади по стране в почти безумной попытке предупредить короля Джойса, что его жена похищена? Это она так злится на Мастера Эремиса, что не может думать о нем без дрожи? Что она делает? — Да, тем не менее, это я, — пробормотала она; Джерадин взялся поддразнивать ее, но она оставалась серьезной. Ночь подступала со всех сторон, слишком безграничная и бесплотная, слишком огромная, чтобы заглянуть ей в лицо, слишком хитрая чтобы сбежать от нее. И звезды… Она чуяла, что города, где осталась ее квартира, не было ни на одной из этих звезд, смотревших на нее. — Именно сейчас мне кажется, что во вселенной нет другого места, настолько далекого от моего бывшего дома.

— Ты боишься? — спросил он деликатно. — Нам предстоит долгий путь.

Он говорил не о пути в Орисон.

— Странное дело, — ответила Териза. — Когда я останавливаюсь и щупаю пульс, мне кажется, что я еще никогда в жизни не была так напугана. Но когда я думаю о том месте, откуда прибыла, — о своей квартире, своей работе, о родителях, — мне кажется, что я никогда еще не была такой смелой. Чуть погодя он сказал:

— Когда ты знаешь, что делаешь, когда у тебя есть ясные основания для поступков, это совсем другое дело. Мне кажется, я был таким неловким только потому, что был в замешательстве. В конфликте с самим собой.

Териза согласилась с ним, но вслух этого не сказала. Она сказала:

— Не слишком задирай нос. Я видела, как ты скатился с дерева.

При этих словах он рассмеялся. И от его смеха ей, как всегда, стало легче.

***

У принца Крагена тоже были основания для решительных действий.

То, что он затеял, не имело прецедента. Несмотря на тьму — несмотря на то, что его люди не смогут заметить контратаку Орисона и вовремя защититься, — он принялся сокрушать ворота самым тяжелым тараном, какой был у него в наличии.

У него было две причины рисковать жизнью своих людей: срочность и тревога.

Срочность диктовалась тем, что после заката обороняющиеся перестали лить кипящее масло на тараны. Несгоревший таран не особенно впечатлял; людей под его прикрытием хватало только, чтобы катить его; они не могли создать угрозу Орисону. И тем не менее, это означало многое. Принц Краген без колебания отозвал таран и послал больший, лучше экипированный и снабженный людьми.

Этот тоже начал свою работу и не был подожжен.

Из этого можно было сделать два вывода: Орисон уже исчерпал запасы масла, или Орисон пытается поберечь масло — полагая, что темнота послужит достаточной защитой.

В других обстоятельствах шанс прорваться через ворота не стоил бы такого риска. Ночью, скрытые тьмой от лучников, защитники замка могли по веревкам спуститься со стен и в течение нескольких минут уничтожить таран. Но принц был слишком встревожен, чтобы упустить возможность атаки, невзирая на любые потери.

Он был встревожен, потому что вечером его разведчики захватили двух умирающих, вероятно, последних из тех, кого Пердон отослал в Орисон.

Они не знали о судьбе лорда. Когда он отсылал их, у него было несколько сот человек, и они продолжали сражаться. Но он уже понимал, что проиграл. И послал двух солдат предупредить короля Джойса.

Они были тяжело ранены и измучены дорогой; но принц Краген восстановил их историю по кускам их бреда. Случилось так, что верховный король Фесттен внезапно изменил тактику. Он остановил свой неожиданный марш вглубь провинции Тор и на время прекратил наносить удары по Пердону. Вместо этого он расположил свою огромную армию лагерем, словно уже достиг своей цели, словно единственным его желанием было захватить территорию, которую он сейчас занял — относительно малонаселенную область холмов и небольших речек на полпути к Маршальту и к Орисону.

Затем, пока Пердон пытался догадаться, что делает Фесттен, верховный король выслал почти пять тысяч человек, чтобы окружить лорда и загнать в ловушку. В конце концов только местность позволила этим двум раненым скрыться. Они прятались на поросшей лесом равнине, пока темнота не позволила им поковылять на север.

Как давно это произошло? Принц Краген хотел бы знать. Как далеко отсюда? По сути, он хотел знать все это так отчаянно, что был не прочь применить к раненым более жесткие формы допроса. Но было ясно, что люди Пердона уже измучились до такой степени, что не могли мыслить и говорить связно. Принц Краген оставил их, так и не узнав, когда они покинули своего лорда и где Фесттен.

Он приказал штурмовать ворота Орисона ночью, несмотря на потери, как он знал, неминуемые. Он боялся; он чувствовал, как злой рок подкрадывается в темноте. Враг, который мог привести по меньшей мере двадцать тысяч человек и оставить их неизвестно где — в данном случае где—то в провинции Тор — по странной причине, чтобы всего лишь стать там лагерем, был способен на все.

В ночные часы во тьме принц Краген прислушивался к глухим ударам тарана, мерно бьющего в ворота, к крикам защитников и крикам своих солдат — вслушивался и стискивал зубы, чтобы приглушить ярость, вызванную войной, которую он не мог ни выиграть, ни понять.

***

Смотритель Леббик, похоже, был в совершенно ином настроении. Если он чувствовал ярость, то не показывал ее. Из бойниц над воротами он смотрел, как работает массивный алендский таран. На лице Смотрителя застыло странное выражение, словно что—то внутри его оборвалось; но он даже не повысил голоса, чтобы выругаться. Он даже не улыбался. По какой—то неясной причине он пробормотал непонятные слова (окружающим его стражникам послышалось «глупая женщина»). Затем приказал нести веревки и