– О, конечно, – Холли закивала, будто её голова была на пружине. – И Сан-Диего – это мировой класс. Это ближе к твоей семье. Помнишь, мы говорили об этом...
– И им нужно моё место здесь.
Нужно для кого-то, кто, скорее всего, вернётся на службу. Твою мать.
– Нет, – сказала доктор Гонсалес, голос был сильнее, чем её обычный осторожно выстроенный тон. – Дело не в этом. Но я знаю, что твоё сердце выбрало должность инструктора в Коронадо, а к этому прийти тяжело. Сейчас тяжелее, чем когда-либо.
– Это не обязательно должна быть должность инструктора. Наверняка у них есть ещё одна вакансия, которую я могу занять? Какая-нибудь офисная работа? – в голосе Райана звучали отчаянные нотки, которые он ненавидел.
– Армия отсеивает мужчин и женщин с намного менее серьёзными травмами, чем твои – ВМФ нанимает по контракту, и как твоя медицинская команда, мы мало что можем сделать, если работы нет.
– Ты получишь полную пенсию по недееспособности, – сказал доктор Расселл, будто Райана волновали деньги.
– Я могу обжаловать решение?
– Можешь. Но... – доктор Гонсалес подняла руки вверх. – Ты должен знать, что обжалования очень редко бывают успешными. А в твоём случае, степень твоей недееспособности такая, что я не думаю, что КМО изменит своё мнение. (прим.пер.:КМО – комиссия по медицинскому освидетельствованию)
«Твоя недееспособность». Райан месяцами пытался переступить такие ярлыки. ВМФ теперь действительно видел его так? Его глаза сузились, пока он читал этот разговор между строк.
– Моё письмо-приказ было недостаточно сильным, да? Дело не только в вас, ребята – командование не хочет меня возвращать.
Он мог обжаловать дело. Он знал это – он выведал каждый кусочек информации об этом запутанном процессе и знал, что ему нужно сильное письмо от командования, чтобы всё изменить. Но если они не хотели его возвращать...
«Чёрт меня побери. Они не хотят. Они действительно не хотят». И конечно, они не хотели. Он облажался в своём лидерстве. Он теперь ничего не стоил для ВМФ и обманывал себя все эти месяцы, думая, что если сможет просто вернуть своё тело в форму, то каким-то образом загладит то, что пошло не так.
– Тебе нужна операция, – в голосе Холли слышались слёзы. – Хотела бы я сказать тебе обратное, но я согласна с доктором Гонсалес. Ты не будешь эффективен с протезами без операции.
– Хотел бы я, чтобы это чёртово колено тоже оторвало.
Слова, пронзительные и едкие, вылетели раньше, чем он смог их обдумать.
– Это хорошее многословие, – доктор Расселл наклонился вперёд, оперев бородатый подбородок на руки. – Часть причины, по которой меня попросили сегодня прийти, – это то, что мы не видим твоей злости, Райан. Злиться нормально. Злись на это колено. Злись на комиссию. Злись на нас, если нужно.
У Райана закончились ругательства пятнадцать минут назад, а этот клоун хотел его злости. Ладно. Он разозлится.
– Вы лгали мне. Вы показывали мне видео двойных и тройных ампутантов, которые бегают триатлоны. Заставили парней, которые вернулись на службу, прийти и поговорить с нами. Но я никогда не вернусь на службу, верно? Шанса никогда не было, – он ударил кулаком по столу.
Холли опустила взгляд на серый ковёр.
– Мы стараемся всем дать надежду. И Райан, ты был... – и остаёшься – таким преданным своей реабилитации. Это вдохновляет.
– Это моя жизнь. Не долбаная поздравительная открытка. Вы, ребята, узнали о пенсии по полной нетрудоспособности месяцы назад, готов поспорить.
– С этим я соглашусь, – сказала доктор Гонсалес, теперь более осторожно подобранным голосом. – Я знала. И я пыталась сказать тебе, но ты необыкновенно упрямый юноша. Но да, нам следовало поговорить об этом раньше. Убедиться, что ты понимаешь тонкие детали возвращения на службу. Я возьму ответственность за это на себя.
– Я не хочу ответственности, – голос Райана надломился, чего не было пятнадцать лет. – Я хочу обратно свою жизнь.
На это никто ничего не мог ответить. Они не могли. «Это твоя жизнь». Всё это виделось в их глазах, но никто не был достаточно храбрым, чтобы сказать это. Это видение, в котором он видел себя, снова в форме, инструктируя других, спасая других – всё это было не больше, чем мираж. А это чувство, которое он испытывал, когда надевал форму? Да. Это тоже больше никогда не повторится. С первого момента, как надел форму, он чувствовал себя правильно, так, как никогда не сможет выразить словами, а теперь он чувствовал себя только отрезанным от неотъемлемой части себя – не от конечностей, а от чёртовой личности.
– Кто я, чёрт возьми, такой, если не могу вернуться на службу? Кто?
Он выехал из комнаты раньше, чем смог встретиться с эхом своего голоса, раньше, чем захлестнула симфония тишины. Он слышал, как Холли зовёт его, но просто продолжал ехать.
