случилось? А ну, Семенов, дай-ка протокол.
Младший лейтенант подает лист бумаги и с важностью поясняет:
— Политические выпады, товарищ капитан.
— Так, так, так… Так, — приговаривает капитан и быстро пробегает глазами по строкам протокола. — Так! Гм! Да глупости это все! Чепуха! Глупая ссора. Курам на смех…
Младший лейтенант хмурится и смущенно краснеет.
— И такими пустяками вы морочите мне голову? — наконец спрашивает у него капитан. — Пустячное дело. Согласен, Семенов?
— Так точно. Я думал…
Поскрипывая новыми сапогами, капитан проходит вдоль нашего притихшего ряда.
— Ну что вы, как дети? Ай-яй-яй! Фронтовики! Стоит ли сводить старые счеты? Да в такой день? Мало ли что, может, и было в войну. Так стоит ли вспоминать? Столько лет! Миритесь и — с Богом. Даже протокола писать не будем.
— Нет! Пишите. Раз мы тут оказались, то все пишите, — говорю я.
Меня поддерживает Игорь:
— У нас не ссора. Мы принципиально.
Капитан подходит к нему и останавливается:
— Бросьте вы! Какие там принципы! Ну, выпили и поспорили. Завтра проспитесь — самим стыдно будет.
— Мы не пьяные.
— Ну тогда просто вы злые. Молоды и злы… Ай-яй…
— Мы не злые! — говорит Эрна. — Мы за справедливость! Должна же быть хотя бы элементарная справедливость.
— Справедливость? Это похвально. Почему же тогда вы оскорбили этого гражданина? Он же вам в отцы годится.
— Не обо мне разговор! — со страдальческим оттенком в голосе отзывается от порога Горбатюк. — Я докладывал и просил записать: они допустили выпады против органов.
Капитан умолкает и, осторожно шагая блестящими сапогами, направляется к Горбатюку:
— Каких именно органов?
— Органов! — твердо произносит Горбатюк. — Вы понимаете каких.
— Враки, — говорю я. — Этого не было.
Капитан останавливается посреди комнаты. Губы его строго поджимаются.
— Нет, было! — горячится Горбатюк. — Я не могу тут при всех повторить, что он говорил в ресторане. Но я напишу. Если вы не примете соответствующих мер, я напишу куда следует.
Капитан делается строгим. Добродушный его тон меняется на отрывистый:
— Свидетели есть?
— Я свидетель! Я человек особого доверия. Этого достаточно.
— Вы ошибаетесь, гражданин. Этого недостаточно. Не те времена.
Мною овладевает злорадство. Ага — правда за нами. Черта с два он нас проглотит! Подавится! Он только играет на нервах. Проклятый бериевский рудимент. Из какой только щели он выполз? Прилив гнева и решимости подхватывает меня из ряда и толкает к злому, раскричавшемуся Горбатюку.
— Слышал? Не те времена! Ты немного опоздал, провокатор! Я едва владею собой. До боли в орбитах округляются мои глаза. И сжимаются кулаки. Сзади кричит младший лейтенант:
— Гражданин! Прекратить! Сейчас же отойдите на место!
Но потное лицо Горбатюка также в ярости. С ненавистью он подскакивает ко мне:
— Возможно! Твое счастье. Я опоздал! А то бы я сломал тебе хребет! Не таким ломал. Жалко, мало! Не всем. Остались…
Мои кулаки становятся вдруг тяжелыми. В глазах туман, и в этом тумане не Горбатюк — Сахно. Сзади требовательный, суровый окрик, которого я уже не слушаю. Кто-то подскакивает сбоку, чтоб схватить меня за руку, но я опережаю и, подавшись всем корпусом, бью его в челюсть.
Дальше — крик, визг. Горбатюк бросается на меня. Но его уже хватают. Меня схватили за руки раньше. Возле плеча нахмуренное лицо старшины. Я не вырываюсь. Я его больше не ударю. Это один раз. И — странно — мне становится легче. Я быстро успокаиваюсь. Рядом слышу одобрительное «правильно». Это Эрна.
А он еще рвется из милицейских рук. Но напрасно. Хлопцы держат крепко.
— Это безобразие! Дайте мне начальника отделения! Я буду жаловаться!
Молодежь возле стенки оживляется.
— Сколько влезет!
