График работы не очень плотный, в основном вторая половина дня, на сессию буду отпускать совсем.
– Пока не знаю… Результаты вступительных испытаний объявят на следующей неделе… – ответил Гарри извиняющимся тоном и, глядя на него, любуясь его уложенной воском челкой, идеально отпаренным воротничком и нарядным галстуком, который он накануне почти час выбирал для собеседования с нею, Онки поняла, что на работу его она уже мысленно приняла, и не имеет никакого смысла больше оправдываться перед самой собою; она заранее предвидела развитие этого, в общем-то, банального, но трогательного житейского сюжета, она предвидела, но ничего почему-то не пыталась изменить.
3
Работал Гарри добросовестно, старался и учиться. Всегда, когда ему что-либо удавалось, он находил способ как будто бы невзначай сообщить об этом Онки – забывал среди рабочих бумаг зачётку с одними «отл» или наградной диплом со студенческих соревнований – как стремился он ей понравиться! – и она догадывалась об этом. И догадка была сколь приятна, столь и мучительна – она сознавала, что не сможет дать ему того, что он ищет в ней – но так ей становилось порой жаль его особенной, нежной жалостью, которую часто принимают за ответную любовь, такой трепет вызывал весь его юный невинный облик – большие глаза, тонкая светлая кожа, хрупкие пальчики – как он замирал, когда она проходила мимо его стола! – пылкое чувство юноши нашло, в конце концов, отклик в душе Онки – она сделала ему предложение. Но семейная жизнь сразу как-то не заладилась; в день регистрации брака Онки позвонили – безотлагательные дела непременно требовали её присутствия, и она, обстоятельно и мягко объяснив молодому мужу необходимость покинуть его, уехала прямо с торжественной церемонии, едва успев поставить свои подписи, где следовало.
Гарри, конечно, ни в чём её не упрекнул; лишь по грустному блеску в его светлых доверчивых глазах заметно было, как в действительности он опечален и оскорблён – как может она вместо того, чтобы пригубить долгожданный сладостный кубок супружества, куда-то лететь, мчаться, решать проблемы совершенно чужих людей, которые, вероятно, даже не узнают в итоге, кому обязаны своим спасением?..
– Успеется, – сказала Онки, ободряюще чмокнула его в щёку и тут же села в подкативший служебный автомобиль, – дозаключим наш брак в другой раз, номер в отеле забронирован на целую неделю.
И первую ночь после свадьбы Гарри провёл, сиротливо свернувшись калачиком в уголке грандиозной кровати для новобрачных; Онки приехала уже почти к утру, не раздеваясь, заснула непробудным сном очень усталого человека на другом краю этой же кровати, оказавшейся настолько огромной, что на ней, не тревожа друг друга могли так скромненько притулиться ещё двое или трое.
Мужем и женою окончательно стали они только после позднего завтрака, поданного в номер – проснувшись, Гарри уже не обижался, он простил Онки, а она, подкрепившись яичницей с гренками и выпив стакан ледяного сока, почувствовала себя вполне бодрой для того, чтобы наконец-то пожить, а не поработать…
Онкино личное долго лежало, погребенное под спудом повседневных забот; теперь оно, немного приободрившись и отряхнувшись от пыли, преподнесло ей сразу много сюрпризов, как приятных и предсказуемых – ох уж эта понятная всем физическая радость от долгих объятий, ласковых прикосновений! – так и совсем неожиданных, почти страшных… Онки Сакайо не привыкла подолгу размышлять о чувствах; она считала себя сухим, прагматичным человеком, она не занималась самокопанием и тщательным анализом собственных переживаний – считала это напрасной тратой времени. Но теперь, когда обстоятельства вдруг выбросили её на такую жизненную мель, что задумываться о чувствах стало насущной необходимостью, Онки обнаружила, что почти ничего о себе в этом смысле не знает и, похоже, прежде она сознательно избегала отношений просто из страха снова оказаться в состоянии неуверенности, неопределенности, волнения. Онки не подозревала за собой душевной ранимости, хрупкости, и была неприятно поражена. Прошлое, которое она несколько лет назад просто небрежно запрятала в дальний угол души, как запихивают на антресоль сломавшуюся внезапно вещь, которую почему-то жалко выбросить – это прошлое вдруг самым возмутительным образом объявилось, совершенно не пощадив выстроенных вокруг многолетних нагромождений разных разностей… Целуя Гарри, у которого она, вне всякого сомнения, была первой, Онки до обидного некстати вспомнила Саймона, на один миг всего, но от этой мимолетной мысли, очень короткой, абстрактной, но почему-то оказавшейся способной покачнуть весь её новый благополучный мир, ей стало нестерпимо гадко.
– Что с тобой? – тихо спросил нежный чувствительный муж, прикоснувшись к её щеке прохладными пальчиками.
– Ничего. Прости. – Онки отвернулась, чтобы скрыть смятение, – забыла про мобильный, одну секунду. Замучают ведь звонками.
Она встала и, придерживая на груди одеяло, прошла к столу и выключила телефон.
Постояв несколько мгновений у окна, Онки окончательно пришла в себя. Мир, который только что неощутимо ни для кого, кроме неё, вздрогнул, зашатался, задребезжал, подобно серванту с хрусталем при незначительном землетрясении, снова был незыблем и привычен. Машины неслись по проспекту. По тротуару спешили люди. На дне стакана замер мутной желтоватой лужицей недопитый апельсиновый сок. Онки машинально опрокинула стакан в рот, последняя маленькая кислая капля коснулась языка… Удостоверившись, что экран телефона, до сей поры неразрывно связывавшего её со всеми
