– Тут есть травинки – смотри, смотри, Сашенька, – такие нежные, как шелк, ими можно было бы вышивать! И есть вон там, – Юлька боязливо показывает на заросли крапивы, – злая трава, жжется, как огонь! А это – видишь? – травка, с нее свисают шарики, похожие на капельки воды…
– Это называется «божьи слезки», – объясняю я.
– А вокруг – лопухи. Видишь, сколько?
Когда солнце начинает слишком припекать, Юлька срывает несколько листьев лопуха, скрепляет их прутиками – это ее Степан Антонович научил! – и пожалуйста: это зеленая шляпа! Или зонтик! Радостно смеясь, Юлька показывает нам свою лопуховую шляпу-зонтик.
– И, знаешь, эта шляпа по нескольку дней не вянет!
С восхищением показывает мне Юлька чистотел с желтыми цветочками. Из надломленных его стеблей выступают густые капли желтого сока. Степан Антонович говорит, что чистотел начисто сводит бородавки. Только ни у него, ни у мамци, ни у Юльки нет бородавок.
– У тебя есть бородавки, Сашенька?
– Нет… – говорю я с огорчением.
Так было бы интересно мазать бородавку чистотелом, пока она не сойдет!
Живут они с мамцей, рассказывает Юлька, чу?дно! Им дали комнатку с окном! Еды вволю: и хлеб, и суп, и мясо из супа. Бывают в ресторане такие посетители, что даже вот по этакому куску пирожного оставляют, не доевши! Лакеи в ресторане – хорошие люди. Они очень уважают Степана Антоновича и к мамце тоже хорошо относятся. Некоторые из них даже сами отдают мамце для Юльки то, что остается от посетителей на тарелках! Не все, конечно, так делают, только холостые. Потому что у кого дома свои дети есть, сама понимаешь, они, конечно, о своих детях думают. А старший повар дал на днях мамце для Юльки пирожок (Юлька произносит «пуружок»). Вкусный!
Юлька перескакивает с предмета на предмет – ведь мы давно не виделись, почти целую неделю, накопилось много новостей.
– Ох, совсем забыла! – вспоминает Юлька. – Вчера я видела в траве живую жабочку… Да, да, живую, и она ка-а-ак вскокнет!
– Значит, все хорошо? – спрашивает Павел Григорьевич.
Тут Юлька почему-то вянет.
– Хорошо… – говорит она негромко и боязливо косится на группу прибрежных кустов.
Там что-то шевелится.
Павел Григорьевич берет обеими руками Юлькину голову и смотрит ей в глаза:
– А ну, всю правду! Что нехорошо?
– Мальчишки иногда прибегают… Не каждый день, не каждый день!
– Какие мальчишки?
– Нехорошие… Ругаются… Грозятся: бросим в воду, как лягуху!
Ох, вот оно! Обижают Юльку – надо заступиться. Я вскакиваю на ноги так стремительно, словно села на муравейник. Сорвав целый куст крапивы – сразу больно обстрекало обе руки, – я размахиваю им над головой и кричу:
– А ну! А ну! Пусть только сунутся!
Но Павел Григорьевич не разделяет моего воинственного пыла:
– Сядь и не горлань без толку. – Затем он громко окликает: – Э-эй! Хлопцы! Эй!
Из прибрежных кустов выглядывают три мальчишеские головы, очень растрепанные, с замурзанными лицами. Два мальчика постарше, один маленький. Они смотрят на Павла Григорьевича с неопределенным выражением – не то хотят подойти, не то не хотят, но вернее, что не подойдут.
Достав из кармана горсть семечек, Павел Григорьевич спокойно пересыпает их из одной руки в другую:
– Кто хочет семечек? Кому семечек?
Это, видимо, разрешает сомнения мальчиков. Пугливо, настороженно – может, подойдут, а может, порх, и улетят, – они медленно приближаются к нам.
Спокойно и приветливо, как все, что он делает, Павел Григорьевич оделяет их семечками, которые они тут же принимаются лузгать. Лузгают и молчаливо соревнуются: кто доплюнет шелухой до реки.
– Ну, кто у вас главный? – спрашивает Павел Григорьевич.
– Я! – вскидывает на него дерзкие глаза мальчишка лет двенадцати с копной спутанных светлых, почти белых волос.
– Ты главный?
– Я!
– Он, он! – подтверждают остальные двое.
– Так вот, – Павел Григорьевич резко отчеканивает каждое слово, – ты полковник, понимаешь?.. Как стоишь! – рявкает вдруг Павел Григорьевич так грозно, что мы с Юлькой, испугавшись, хватаем друг друга за руки. – Стань как следует, когда с тобой говорит старший в чине!.. Ну!
Мальчик озадачен, но приказание выполняет: вытягивается по-военному, руки по швам.
