И она успела. Слизывая с пересохших губ соленый пот, затаилась за стволом огромной сосны. Матвей прошел совсем рядом и, даже не замедлив твердого, размеренного шага, свернул со своей тропы вправо.
Тогда Вера выскочила на тропу и закричала. А что еще она могла сделать в эту минуту?
Матвей стремительно обернулся. Вера стояла на тропе, прижав к груди поварешку, смотрела на Матвея дикими глазами — багровая, растрепанная, словно только-только из медвежьих лап вырвалась.
— Что ты?! Кто тебя?! — закричал испуганно Матвей, перемахнув через колдобину. — Да говори же, кто тебя?
— Да-а-а… — плаксиво прошипела Вера, отвернувшись, она никак не могла проглотить застрявший в пересохшем горле шершавый комок. — А вы зачем туда потащились? Чего вам там нужно?
— Где? — изумился Матвей. — Тальник у меня здесь вот, в ложке, нарезан на корчажки.
Но тут глаза у него округлились, губы повело недоверчивой улыбкой:
— Подожди… так ты это за мной гналась? А чего ты орала-то?
Главное сейчас было — не заплакать. Очень болели обожженные крапивой руки, кололо в боку, от злости и стыда огнем горело потное лицо.
Вера опустилась на сухую валежину, загородившись от Матвея худым плечом.
— Вам, конечно, смешно… чего ж не посмеяться над такой идиоткой… Не взял бы Иван Назарович с меня слова, чтобы я за вами приглядывала… стала бы я по лесу гоняться, караулить вас, как маленького… очень мне нужно… так бы я и побежала…
Согнув свои длинные ноги, Матвей присел перед ней на корточки, пытаясь заглянуть в ее лицо:
— Ну, чего ты? Вер! Ну, ты извини меня, я ведь не знал, что тебе надо за мной приглядывать. Видишь, вот как получается: я про это уже и думать забыл, а ты, выходит, беспокоишься, переживаешь, чтобы я опять с праведного пути не сбился. Я уже зубы вставлять думал, помнишь, дядя Иван срок мне назначил? Двадцать седьмое мая, а сейчас август начинается…
— Да-а-а… — недоверчиво протянула Вера, искоса из-за плеча заглянув в его синие, незнакомо-ласковые глаза. — А чего ж тогда этот… змей все утро вокруг вас вился, смущал вас?
Матвей приоткрыл рот, икнул и закатился вдруг таким смехом с охами, с подвыванием, что Вера в первое мгновение даже испугалась.
Сгибаясь вдвое, он то ложился грудью на согнутые колени, то откидывался назад.
— Нет, ты только послушай! — стонал он, смахивая пальцем слезы. — Змей меня смущает! Как Еву в раю!
Вера опять обиделась и начала было надуваться, но, глядя, как, запрокинув голову, он колотит себя ладонями по коленям, — не удержалась и хихикнула.
— Ты не обижайся. Вишь, как меня прорвало… — извинился Матвей, отсмеявшись, и неожиданно предложил: — Давай устроим сегодня тебе полный выходной день. Ты ведь не знаешь, какое мне дядя Ваня в лесу наследство оставил. Ты такого сроду не видала, ей-богу. Обед у тебя сварен, авось наши гуляки один-то день без тебя обойдутся…
— Что вы, Матвей Егорович, — удивилась Вера. — Как же я уйду, не сказавшись? Причудится им с пьяных глаз, что меня в малиннике медведь задрал или еще чего… Да и поварешка вот… искать ринутся.
— Кого? Поварешку?
Теперь прорвало Веру. Это же представить себе только такую картину: шестнадцать пьяных мужиков ползают в лесу… по просеке… головами о пни стукаются… поварешку ищут!!!
— А что вы думаете? Это и трезвому не сразу такую загадку разгадать: среди белого дня пропала стряпуха вместе с поварешкой…
— Ничего! — серьезно успокоил ее Матвей. — Мы им сейчас телеграмму отобьем!
Минутное дело — срезать три тонких осинки: гибким березовым прутиком связать их за вершины и поставить треногой поперек тропы.
— Стоп! Внимание! Семафор закрыт! — строго командует Матвей, вынимая из кармана затрепанный блокнот и огрызок химического карандаша.
Телеграмма, надетая на ручку поварешки, повисла на «семафоре». Она гласила: «Я сегодня выходная. Каша в духовке. Ешьте сами. Вера».
— Подъем! — Матвей протянул руку и, словно маленькой, помог Вере подняться.
Он вел Веру нехоженой тайгой, но минут через двадцать вывел, куда было нужно. На пологом склоне косогора, полускрытый зарослями жимолости, в неглубокой мшистой колдобинке бил родник.
Родничок дышал. Вода на дне ямки то вздымалась, вскипая живыми бугорками, то опадала. А пониже рукой человека была расчищена неглубокая круглая чаша. Вода из родника струилась в нее по небольшому деревянному желобу.
Матвей снял с колышка берестяной ковш-черпачок, поставил его под струю и, как положено доброму хозяину, поднес его гостье.
Потом, скинув пропотелую гимнастерку, ушел в кусты: там у него, по течению родничка, еще одна копанушка была вырыта.
— Смотри не застудись… — предупредил он Веру из-за кустов. — С поту этой живой водой купаться надо с оглядкой.
Колючие, ледяные струйки обжигали разгоряченное тело. Не то от холода, не то от радости перехватывало дыхание. Большую надо было иметь выдержку, чтобы не визжать и не охать дурным голосом… И не было сил оторваться… Только услышав, как покашливает, пробираясь через кусты, Матвей,
