Ее покойную дочь звали Марусей… Я распрямилась, хотела отойти, но она подняла веки и улыбнулась. Я поняла, что она не спала, слышала, как я над ней склонилась. Это меня она назвала Марусенькой…
Идите отдыхать… и скажите там, пусть не караулят… я буду вести себя хорошо… — Значит, она все замечает, все видит.
Приняла ночное дежурство, обошла палаты. Полчаса посидела у Мити Янышевского. На днях ему предстоит операция. Очень тяжелая, и он это знает.
Готовят его к операции второй месяц. За это время все наши к нему привязались. Ему семнадцать лет. Длинненький и очень хрупкий. Обаятельная улыбка — нежная и немного лукавая. Он не вызывает чувства жалости, какое обычно вызывает в людях тяжелобольной, вернее, почти безнадежно больной, милый ребенок.
Покоряет в нем сочетание хрупкости и мужества. Настоящего, осмысленного человеческого мужества, каким не всегда обладают зрелые мужчины.
Я принесла ему книжку стихов Пастернака и шоколадку с орехами. Он любит с орехами.
Потом, когда в палатах погасли огни и установилась тишина особая, наша больничная, ночная, настороженная тишина, — я пошла к Нине Алексеевне.
Подле ее постели сидела нянечка Полина Дмитриевна, добрая душа, самая человечная из всех наших нянь и санитарок.
Разговор шел о детях. Вела его не спеша няня Поля, а Нина Алексеевна молча слушала. Очень серьезно и внимательно слушала.
— Это уж какой матери как повезет. Одной в детях счастье, другой горе одно… Он еще и народиться не успеет, а ты за него уже болеешь… У него уже свои народились, а ты все равно болеешь, переживаешь… И клянешь его другой раз, ругаешь, — а все равно, обратно переживаешь. И так до гроба, до последних твоих дней…
Увидев меня в двери, Полина Дмитриевна пожелала больной покойной ночи и ушла.
Я присела на краешек постели Нины Алексеевны, взяла ее руку, чтобы проверить пульс.
— Итак, беседа шла о материнском чувстве? — спросила я с улыбкою невинной на устах.
— О, да! — негромко откликнулась Нина Алексеевна. — Бессмертная, в веках воспетая, святая материнская любовь!
Она помолчала, прикрыв глаза, пока я подсчитывала пульс, затем, после небольшой паузы, спросила:
— Вы сказали: материнское чувство… а вы уверены, что это действительно чувство?
— Простите, я не поняла вопроса…
— Иногда говорят: материнское чувство, а иногда — инстинкт материнства, что же это такое: чувство или инстинкт? — пояснила она.
— Нина Алексеевна, дорогая, вы прекрасно знаете, что это понятия совершенно различные… — сказала я спокойно. — Вам нужно уснуть.
— А вы прекрасно знаете, что я не усну, и снотворного настоящего вы мне не дадите, и сами спать не ляжете. Будете, как лунатик, бродить по коридорам, нарушая безмятежный сон нянечек и сестер. Вы видите, какая я послушная больная. Я убеждена, что мне необходимо движение, воздух, книги, но вы приказали мне лежать и я лежу, потому что иначе шеф снимет с вас голову… Не сердитесь, Марусенька, я шучу. Ваш подопытный кролик в полном вашем распоряжении. Но если и вам не спится, не уходите…
— Почему вы не можете спать? Что вам мешает? — спросила я прямо. Я хотела убрать руку с ее запястья, но она прикрыла ее своей ладонью.
— Старость… обычная старческая бессонница… И повторила — Не сердитесь на меня… — потом добавила, заглянув мне в глаза, со своей ласково- иронической усмешкой: — Только не ищите драмы там, где ее нет.
Я начала по-идиотски краснеть, но сделала вид, что не поняла, и спросила первое, что подвернулось на ум:
— Так что же это такое — материнская любовь? Чувство или инстинкт?
— Прежде всего материнская любовь — это рабство… — спокойно и не задумавшись ответила Нина Алексеевна. — Пожизненное, бессрочное… без надежды на амнистию. Вы слышали, как выразилась нянечка: до гроба, до последних твоих дней.
Она помолчала, ожидая, видимо, не начну ли я сразу возражать.
— Вообще фактура материнского чувства, если брать его во времени, неоднородна…
Она так и сказала «фактура материнского чувства…»
Сейчас я не могу восстановить дословно этот наш второй ночной разговор. В ее толковании, эта самая фактура делится на три основных периода.
Живет девушка или молодая женщина. Живет полноценной интересной жизнью. Свободна, независима. Живи и радуйся. Но проходит определенный срок, в ней просыпается инстинкт продолжения рода, инстинкт материнства.
«Ловушка природы» — против нее бессильны доводы рассудка, разума, расчета.
Тут она оговорилась, что речь идет не о тех, кто становится матерью случайно, поневоле, по несчастному стечению обстоятельств.
И вот женщина носит ребенка. Ее организм физиологически перестраивается, все подчинено интересам его развития, его формирования.
