дадут ответственного поручения.
— Мне не хотелось покидать родной город, а, будучи актрисой, я боялась, что не принесу большой пользы.
— Или, вернее, вы побоялись секретаря Обкома? — спросил, громко смеясь, генерал.
Полина не поразилась неожиданности смеха. Ей самой хотелось рассмеяться, покажись бы ей, что этот строгий длинный кабинет уместен как обиталище смеха.
— Вы меня не помните?
Полина подумала, что он намекает на свое посещение какого-нибудь концерта ее.
— Нет! Я не смотрю в публику.
— Я тогда еще не был вашей публикой. Я был «дядькой», у которого вы, иногда, качались на коленях.
Полину охватило такое чувство, когда дорога внезапно обрывается и вам нужно спускаться вниз по крутому скату. Она не верила ни своим воспоминаниям, ни своим глазам. А, между тем, она видела за темным, загорелым лицом генерала и за его тремя золотыми звездами безусое, решительное лицо и стройную фигуру, соскакивавшую с коня, веселые приветствия отца, их воспоминания о конармии, для которой отец когда-то выделывал патроны в полукустарной мастерской. Вспомнила она и диван «[В рукописи пробел.]», простеганного рыжего бархата, невесть как к ним попавший. На диване сидит ее отец и этот стройный военный в кавказской рубашке с множеством пуговиц. Громовым голосом он читает стихи Шевченко, Блока, Маяковского… Видение? Это же друг ее отца, «мушка у нашего ружья», как шутя зовет его отец! Затем его провожают. Куда? Кажется, на Дальний Восток или…
— Куда мы вас провожали? — спросила Полина. — Ну да, на Дальний Восток!..
— Конечно! — воскликнул громовым голосом генерал. — Конечно же, на восток!
Он уселся в кресло, откинулся назад и глядел на нее сияющими и довольными глазами:
— Как только я попадал в Москву, я шел на ваш концерт!
— Тогда это просто свинство, что вы не пришли ко мне!
— Конечно, свинство. Но я старик, актеры насмешливы, вдруг думаю, исчезну у вас как видение прошлого и стану пошлым и сюсюкающим…
— Никогда!
Он радостно улыбнулся.
— Тогда жалею, что постеснялся.
Он встал, обошел столы и остановился против нее, всунув широкие руки в карманы.
— Голубушка, а, может быть, вы это зря?
Он указал глазами на анкету.
— Почему зря?
— Смелости, знаю, у вас хватит. Хладнокровия тоже. Вы, вижу, в отца. Да и ребята вас будут сопровождать соответствующие… словом, ваш поход будет обеспечен.
Он присел рядом и, несколько застенчиво глядя ей в глаза, сказал:
— Нам нужен человек, который знал бы баварское наречие. Кроме того, он должен обладать актерской сметкой, мог бы пошутить. Обладал бы хорошим слухом. Вы в танках что-нибудь смыслите?
— Знаю, что есть мелкие и крупные.
— Уже много, — смеясь, сказал генерал. — Но в общем это и не особенно важно. Задача ваша: пройти сквозь танковые колонны и… но, в общем, вас инструктируют. Тут, главное, баварское наречие. Немец сентиментален. Вы в Баварии были ведь?
— Да.
Он встал и, заложив руки за спину, прошелся по комнате.
— Очень гpустно мне, Полинька, посылать вас в такое дело. Я и по-стариковски спрашиваю вашего отца-покойника: как бы ты одобрил, Андрей? И у меня такое чувство, что в интересах родного города он бы одобрил. Но, с другой стороны, ведь в случае, несчастья, я погублю и талант ваш, и…
Он утер слезы, подошел к ней, поцеловал ее в лоб и, пристально глядя на нее, сказал:
— По-моему, удастся. Психологически: блондинка, нежное лицо, голубые глаза, поет немецкие песни, певица, приехала из Баварии…
Полине все же казалось, что он колеблется. И она сказала:
— Когда нужно выбирать: рисковать ли жизнью одного человека или рисковать жизнью целого города, тyт нечего размышлять.
— Вот и я тоже так думаю, а все же, старый дурак, размышляю. Такая привычка, Полинька! Сколько я вас не видел?
И, не ожидая ответа, охваченный своими мыслями, он спросил ее:
— А туалеты у вас заграничные есть? Есть. Вот хорошо! Львовские? Еще лучше. Будут думать, что вы были во Львове и оттуда к ним… Я убежден, что все сойдет благополучно.
Он волновался. Посылать Полину ему очень не хотелось, но не было другого выхода. Разведка сообщила ему, что немцы хотят направить главный
