высоко взметывая ноги и разбрасывая песок, к офицеру. Повернутая боком к Матвею машина позволяла разглядеть надпись по ней, расположенную чуть выше креста.
— Что там написано? — спросил Матвей.
— Написано по-немецки: «Я брал Фермопилы».
— Чего он брал?
— Проход такой горный есть в Греции. Там, в древности, греки отбили нашествие персов, если не путаю.
— Так разве ж персы шли с танками?
— Какие ж танки, когда было это едва ли не две тысячи лет назад.
— Ну так чем же хвастаться? Фермопилы ты, может, и взял, а вот попробуй, возьми наш СХМ.
И неожиданно, Матвей стал тихонько насвистывать «Песню о хорьке». Умиление охватило Полину. Вот оно — искусство! Вот где ответ начальнику разведки. Как жаль, что его здесь нет! И это умиление поднялось еще выше, к самым глазам, когда сельские мальчишки, там, позади, в траве, подхватили свист Матвея. Полине захотелось встать, выпрямиться во весь рост, — и запеть. И она верила, что не нужно ей сейчас микрофона и голос ее разнесется далеко-далеко…
Матвей, словно понимая ее мысли, положил ей, на мгновение, свою руку на плечо.
Машина, на высоком шасси, с опущенным брезентовым верхом, окрашенная в желто-зеленую волну, виляя между танками, подошла к мосту. Четыре немецких офицера выскочили из нее и медленно, с достоинством шагая, взошли на мост. Полина сказала:
— Вон тот, повыше, полковник фон Паупель, командир танковых частей. Двое, позади, фашистские журналисты, приехавшие из Берлина, чтобы описать, как взяли танки наш город. Тот, подальше, маленький, который вынул темно-малиновый портсигар, командир пехотных соединений…
— А ты здорово в них разбираешься, — сказал с уважением Матвей. — Надо нам ползти обратно. Я не хочу рисковать твоей жизнью, раз ты так разбираешься.
Он подался шага на три назад. Клокочущий и громкий, словно тендер паровоза, когда туда сыплется уголь, полковник фон Паупель вскочил на свою машину и заметался по ней. Он сначала кричал, повернувшись лицом к танкам, затем — к мосту! Машина, стоявшая на неровном месте, раскачивалась, что-то булькало в ней и звякало, и эти звуки, наверное, раздражали полковника. Он кричал, не дорожа своим голосом. На его крик сбегались танкисты, из леса, направо, вышли солдаты.
— Недолго они навоюют, если будут разоряться по каждому пустяку!
Полина сказала:
— Он — нарочно. Я думаю, и крестьян нарочно согнали, и нарочно дали такую задачу, которую нельзя выполнить. Ведь есть тракторы, можно вытащить трактором танк. Фон Паупелю нужно найти повод для «внушения ужаса». Это невыносимо!
Полковник, дергаясь, выскочил из автомобиля и опять побежал к мосту. Палка подвернулась ему по дороге. Он спотыкнулся, а, может быть, сделал вид, что спотыкается. Он наклонился, поднял палку и стал бить ею крестьян, стоящих на мосту; затем спрыгнул в ручей и, шлепая по воде, подскочил к крестьянам, столпившимся возле танка, охваченного канатом. Матвей не видел полковника. Чуть свистящие удары палки ложились во что-то мягкое, словно в глину. Иногда палка мелькала между уцелевшими перилами моста, и вслед за тем тонкий, старческий голос селянина выкрикивал что-то неразборчивое, но хватающее прямо за сердце и клубком подкатывающееся к горлу.
Матвей почувствовал руку Полины, разжимающую его пальцы. Он оглядел себя. Он стоял на коленях и рука его лежала на заднем кармане брюк, куда он прятал револьвер.
— Пойдемте, Матвей Потапыч, — сказала Полина ласково и настойчиво.
— Что он приказывает? — спросил Матвей, опуская руку.
— Он приказывает повесить четырех. За саботаж.
— Пойдем.
Матвей прыгнул в речку и стал карабкаться вверх по откосу.
— Матвей Потапыч, нам в противоположную сторону.
Матвей повернул к ней искаженное лицо с трясущимися губами. Облизывая губы, он сказал:
— У меня нет противоположной стороны от той стороны, где вешают моих братьев. Я убью этого полковника!
Глава двадцать четвертая
Там, где невежда и подлец удовлетворится явной нелепостью, подлецу, получившему «образование», необходим некий наукообразный туман, лучше
