прозвучал непринужденно:
- Ходить ты сможешь очень скоро. Сразу после операции, которая запланирована через два дня. Это принципиально, потому что, как они говорят, мышцы, сухожилия и нервы не должны успеть потерять свои функции, чтобы реабилитация прошла быстро и легко. Но вот боль... Болеть будет еще долго. Переломы срастаются медленно, а твои, с осколками, будут заживать не меньше четырех месяцев.
Четыре месяца... Всего-то! Четыре месяца вполне терпимой боли - не цена за такую встречу.
- Не понимаю драматизма, - осторожно сказала я.
Кастор только вздохнул.
- Четыре месяца возвращений в больницу, операций, малопредсказуемых побочных эффектов. Это прекрасно, что ты не видишь драматизма в таком прогнозе.
Значит, операция будет не одна. Ну и ладно...
- Что это за дом, на который ты упала? - вдруг спросил Кастор, будто заподозрив, что причина моего смирения кроется в деталях происшествия.
На этот вопрос я не могла ответить. Вежливые молодые люди из президентской охраны, прибывшие через двадцать минут после окончания бурана вместе с двумя врачами, даже объяснять не стали, почему никто и никогда не должен узнать, с кем я свела знакомство - они сформулировали единственный допустимый ответ на такого рода расспросы и впечатали мне его шаблон в область инстинктов.
- Какой-то охотничий домик, - сказал мой рот прежде, чем я осознала вопрос.
- Угу, - с легким сомнением произнес Кастор. - И кто там был?
- Какие-то охотники, - непринужденно вылетел второй шаблонный ответ.
После этого, сказали президентские охранники, вопросы закончатся. С Вероникой два часа назад так и произошло - она, казалось, даже не дослушав, сразу переключилась на другую тему, но Кастор-то совсем не прост...
- Угу, - пожав плечом, он вновь уставился в экран.
Потом ткнул в него пальцем.
Буквально через минуту боль стала ослабевать как после инъекции анаболика, и я догадалась, что Кастор дал прибору электронную команду впрыснуть его в раствор, вливавшийся через капельницу. Одновременно с этим я ощутила, что Президента в моей "тишине" уже нет...
- Зачем ты это сделал? - подскочив на локтях, крикнула я, но осеклась, увидев лицо Кастора.
Он выглядел так, будто вынырнул из глубины: рот с резким вдохом открылся, глаза сначала вытаращились, а потом блаженно зажмурились. Ничего себе.
- Ты чувствуешь мою боль? - ошарашенно спросила я.
Он тяжело опустился на стул и кивнул, переводя дыхание.
- Да. Не так, как ты ее чувствуешь, но она мне очень мешает. Дезориентирует.
Вот это номер. Раньше мне не приходилось сталкиваться ни с чем подобным. Я, так же как и все мои знакомые телепаты, общаясь, воспринимала не чужие чувства, а лишь информацию о них: грустно, весело, больно, страшно, радостно - не ощущая этих чувств, а делая достоверный вывод о них по общим признакам, например, тону голоса, внешнему виду - и все. Для Кастора, очевидно, мир гораздо сложнее.
- А... как это у тебя получилось?
Опекун посмотрел на меня теперь уже нормальным, спокойным взглядом. Его лоб еще держал напряженную вертикальную складку, но в остальном он был похож на человека, только что пережившего острый приступ хронической болезни.
- Ну, как... Как у всех из "первой волны" что-нибудь да получилось. Просто особенность. Чужие боль и страх - мои враги.
- То есть? Ты чувствуешь боль и страх всех близких? Всех, с кем знаком? Всех, кто находится с тобой в одном помещении? В радиусе двадцати метров от тебя?
Кастор на секунду задумался.
- Всех, кого вижу, или о ком думаю.
- И как ты с этим живешь?
- Нормально. Для меня это нормально. И люди редко чувствуют боль, обезболивающие средства творят чудеса, а таких, как ты, терпеливых мало.
- Зато люди часто боятся...
- О, да. Очень часто. Зато страх я научился контролировать и подчинять.
Складка исчезла, лоб Кастора снова стал гладким, а взгляд - серьезным.
- Тебе нужен сон, Лора. Ты нетипично возбуждена из-за всего произошедшего, и в тебе накапливается усталость. Это плохо, потому что завтра, когда врачи будут ждать от тебя выбора, твоя голова должна быть ясной. Я сейчас уеду, но завтра вернусь, и ты сможешь со мной посоветоваться. А сейчас спи.
