складывала одежды.
– Акка, – позвал он тихо.
Молодая девушка обернулась с удивлением, но, узнав сейчас же высокую фигуру Иосэфа, подбежала к окну. Это была прелестная девушка, стройная, нежная, смуглая, с большими глазами газели; она любила Иосэфа, и, так как с ней он был менее строг и горд, чем с другими, она думала, что любима взаимно, и втайне лелеяла надежду, что в конце концов он женится на ней.
– Я хочу поговорить с тобой, Акка, чтобы нам только не помешали, – сказал он тихо. – Сходи-ка раньше, посмотри, спит ли госпожа, а затем пробеги в беседку в конце сада, откуда всю улицу видно, да погляди, не видать ли колесницы Потифара.
Девушка вспыхнула, уверенная, что наступает, наконец, желанный миг и Иосэф ищет случая с ней объясниться; кивнув головой, она исчезла, как тень, в комнату Ранофрит и через минуту вернулась.
– Спит как чурбан; теперь я побегу в беседку, – прошептала она, вставая на выступ окна. Иосэф обнял ее и, подняв, как ребенка, поставил на землю. Но едва Акка скрылась в тени деревьев, как он вскочил проворно в окно и на цыпочках скользнул в соседний покой.
Лампада с душистым маслом кротко озаряла комнату, широкое золоченое ложе, осененное пологами из финикийской ткани, и маленький столик, на котором в полутьме блестела золоченая чаша Потифара. Развалившись на подушках, с закрытыми глазами, лежала Ранофрит. Она не спала, как думала Акка; вся поглощенная мыслями, она не шевельнулась при входе служанки, предполагая, что та вошла убрать что-нибудь. Весь вечер буря бушевала в ее душе; переходя от любви к ненависти, она пыталась водворить порядок в хаосе своих мыслей и чувств; но каждый раз воспоминание об оскорбленной и отверженной любви вызывало в ней новый приступ злобы. Легкий шум опять встревожил ее; думая, что это вошла снова Акка, она открыла глаза, решив выбранить ее за надоедливость; но в ту же секунду слова замерли у нее на устах и взгляд застыл, прикованный к фигуре Иосэфа, легко и осторожно кравшегося к постели. При виде человека, на котором сосредоточены были все ее мысли, целый хаос противоречивых чувств поднялся в ней. Он пришел, – значит, сожалеет о своем проступке; любовь взяла верх над осторожностью, заставив прийти сюда вымолить ее прощение, пока Потифар в отсутствии! Какая же другая цель, кроме желания примириться, могла привлечь его сюда? Вывод, к которому она пришла, заставил Ранофрит позабыть все: и оскорбление, и мщение; ничего не видела она больше, кроме изящной, стройной фигуры молодого еврея и его правильного профиля, склонившегося над столом.
Сжав флакон в руке, Иосэф подошел к постели и поднял руку, чтобы вылить яд в чашу с вином, как вдруг рядом с ним встала белая тень; мягкие, теплые, ароматные руки обняли его, и дрожащий голос прошептал:
– Ты любишь и пришел; я это знала!
Иосэф оцепенел; комната ходуном заходила в его глазах; ему казалось, что он летит в разверстую под его ногами пропасть. Если теперь Акка или господин найдут его здесь, в этой комнате, да еще с ядом в руке, – он погиб. Холодный пот выступил на теле; в своем оцепенении он позволял пока, без сопротивления, обнимать себя. Жаркий страстный поцелуй обжег его губы и разом привел в себя: он пытался высвободиться, хрипло бормоча:
– Оставь меня! – Но чем сильнее хотел он отделаться от сковывавших его объятий, тем крепче прижималась к нему ослепленная страстью Ранофрит. Молча завязалась борьба.
Вдруг шум колес в первом дворе долетел до тонкого возбужденного слуха Иосэфа: сомнения не было – Потифар вернулся. Безумный ужас овладел им; он отступил, таща за собой с постели молодую женщину, все еще висевшую у него на шее; щадить ее было не время; он грубо оттолкнул ее и исчез.
Очутившись в саду, он вздохнул с облегчением. В пылу борьбы он не заметил, что молодая женщина цеплялась за его тунику и, падая, оторвала кусок у ворота. Избегая Акки, которая возвращалась с другой стороны, Иосэф стрелой долетел до своей комнаты, разделся в темноте и растянулся на своей постели.
– Быть может, – прошептал он, – я спасен!
Бледная, вся дрожа, Ранофрит встала; при падении она ударилась головой об украшения кровати и синяк на лбу образовался порядочный; шея и руки были исцарапаны; тонкую полотняную тунику Иосэф, защищаясь, разорвал почти во всю длину. Тяжело дыша, она села на край постели; на этот раз только жажда мести наполняла ее душу. Раздумывая, как действовать, она услышала шаги мужа, раздавшиеся в соседней комнате, и в один миг в ее голове созрел чисто женский план:
– А, презренная, неблагодарная собака, – ты не захотел моей любви; испробуй теперь мою ненависть! – проворчала она сквозь зубы.
В эту минуту старая негритянка с факелом в руке подняла тяжелую завесу, пропуская Потифара, который при виде молодой жены, полулежавшей на кровати в одежде, ясно выдававшей борьбу, остановился, испуганный.
– Ранофрит, возлюбленная моя, что с тобой? Что случилось? Ты бледна, как смерть! – воскликнул он, бросаясь к ней и схватывая ее дрожащую руку.
Сперва она молчала, ничего не отвечая на торопливые расспросы; зубы ее стучали, как в лихорадке, и голова бессильно опустилась на грудь мужа. Но она вдруг поднялась и порывисто заговорила:
– Имени нет тому оскорблению, какое постигло меня в твое отсутствие! Он пришел, презренный, и… – рыданья помешали ей продолжать.
Кровь ударила в голову Потифару, но он постарался овладеть собой, уложил молодую женщину на постель, дал ей выпить из чаши несколько глотков
