отвечала на пожатия руки Кирюхина. Танцевали еще несколько пар, и танцевали в большинстве – хорошо.

– А Борька Густомесов в этом доме не бывает! – громко сообщила жена писателя Батаева, хорошенькая молоденькая блондинка, развалясь в плетеном кресле и протягивая Денису пустой бокал. – И я знаю почему…

Слегка возбужденный вином, Денис весело рассмеялся и подлил Ватаевой шампанского.

– И я знаю… – сказал он.

– А хороша была эта самая Финочка-то?

– Таких в Москве нет. Вы, конечно, исключение.

– Ой ли? – прищурилась Ватаева.

Высокий и мощный, Денис был на голову выше гостей. Темно-синий костюм сидел на нем добротно и ладно, как, впрочем, – все, что он надевал, благодаря стройной, крепкой фигуре.

– Эй, вы, «инженеры человеческих душ»! – орал упившийся Алексей Николаевич Большой, мотая тяжелой, лысеющей головой. – Предлагаю тост за великого Хозяина. В-всем встать! – и, качнувшись и чуть не упав, он грузно поднялся, держа в руке стакан, из которого выплескивалось шампанское.

– Ура!

– Урра!..

Но многие уже были сильно пьяны, и вышло все это как-то недруж но, хотя многие старались подчеркнуть экстаз.

Алексей Николаевич поймал за рубаху Анания Северьяныча.

– Слушай, ты, «стало быть с конца на конец»… пойдем-ка со мной.

И потащил Анания Северьяныча в кабинет Дениса. В кабинете на стене висели фотографии актеров МХАТа в ролях из пьесы Бушуева «Братья». Поставив щуплого и перепуганного старика перед фотографией Хмелева в роли комиссара Черемных, Алексей Николаевич пьяно икнул и спросил:

– Кто такой?

Ананий Северьяныч дернул бороденкой и замигал глазами.

– Кто, говорю, такой?

– Надо быть, солдать… – выдавил старик.

– Солдать!.. – передразнил Алексей Николаевич. – Сам ты, брат, «солдать»! Это Николай Палыч Хмелев… Не тот Николай Палыч, что декабристов укокошил, а – другой, блестящий актер, которого сын твой дурацкой ролью укокошил. Понял?

– Чегой-то?

– Не понял?

– Чегой-то не понял… Туманно.

– Эге-ге-ге-ге… – колыхаясь от смеха, протянул Алексей Николаевич. – Туманно, говоришь?.. А впрочем, ты, Северьяныч, прав: кругом туман…

И, безнадежно махнув рукой, пошел, покачиваясь, из кабинета.

В столовой, потушив свет, Семен Винокуров, или, как его звала вся Москва, – Семка, поэт и лихой переводчик с немецкого и французского, человек молодой, красивый и хамоватый, обнимал Настю и пытался поцеловать ее.

– Ох, не нада… не нада… – вздыхала Настя.

На веранде стоял дым коромыслом – танцевали румбу. Крынкин, поминутно поправляя пенсне, рассказывал сидевшему на перилах Лапшину:

– Ты ведь знаешь… Сашку Шарова обошли орденом. Так вот какую я ему казнь придумал: под каждый п-праздник… под Новый год там… или под Первое мая посылаю ему фотографию с моего ордена Ленина. Ух и бесится… Матом прямо кроет по телефону. Хочешь сейчас позвоню, а ты послушай, как он лаяться будет…

И он зашелся мелким, дробным смешком.

– Так я тебе виды Варшавы пришлю из Польши, – рассмеялся Лапшин. – Тебя ведь в прошлом году не пустили за границу-то. Известно: ты просился.

– Врут, врут… – кисло запротестовал композитор. – И нагло врут.

– Ничего не врут. Я в Кремле на банкете слышал.

– В Кремле?

– Ну да. Мне портрет Ворошилова заказан. И был я недавно на банкете… ну, и вот слышал. Знаешь от кого? – Лапшин хитро прищурился: – от самого Рычкова.

Крынкин окончательно скис, выпил еще стакан вина и, наспех попрощавшись, уехал.

Лапшин, от души хохоча, подозвал Дениса.

– Денис, слушай… аха-ха… Да ты слушай, как я Крынкина разыграл!

И подробно рассказал Денису, как он разыграл Крынкина.

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату