две розовощекие студентки из Казанского университета, инженер-путеец с женой, страстной поклонницей Бушуева, кочегар «Парижской коммуны», сам пописывающий стишки и даже печатавший их изредка в газете «Водный транспорт», пионервожатый, везший ребят на отдых, и два московских шахматиста, игроки первой категории, совершавшие путешествие по Волге.
Будучи по природе своей человеком, совершенно лишенным тщеславия, Денис невероятно страдал от своей известности. Но то новое, что появилось в его характере вместе с мгновенно пришедшей славой, нетерпеливо и грубо реагировало на все, что раздражало Дениса или мешало ему.
Он позвонил.
– Послушайте, – раздраженно сказал он вошедшему официанту. – Скажите, пожалуйста, этим товарищам, чтобы они перестали караулить мою дверь. Я – в уборную, а они мне блокноты под нос суют, чёрт бы их побрал совсем… Почему не гулять по палубе – такой чудный вечер… Пожалуйста.
Ужин спросили в каюту, а после ужина Денис с Ольгой вышли на палубу.
Правый горный берег Волги, залитый зеленоватым лунным светом, мощно взметнулся к иссиня-черному небу, пересыпанному яркими и крупными звездами. Кое-где над черной водой плавал белесый туман, а в просветах, там, где тумана не было, дрожали и дробились лунные блики на мелкой ряби волн. С левого лугового берега доносился запах дикого лука и дыма – там видны были костры и возле них – темные фигурки людей. Было тихо, так тихо, что отчетливо слышен был свист куликов на песчаных отмелях. И было немного грустно, как всегда бывает грустно в лунный вечер на Волге.
Денис с Ольгой прошли на корму парохода. Прикуривая папиросу, Денис отстал, а когда поднял голову, то увидел, что Ольга подошла к борту и остановилась. Поправляя привычным и точным движением растрепавшиеся белокурые волосы, она поставила одну ногу на нижний край поручней, отчего под узкой юбкой отчетливо проступили линии ее ног. И в том, как она стояла, в повороте головы, в тонких руках, обнаженных до локтя, в длинных ловких пальцах, в той счастливой улыбке, с которой она поджидала Дениса, – было столько изящества и женской силы, что Денис невольно остановился, чтобы надолго запомнить ее такую, всю.
– Ну, что же ты? Иди.
Она стояла, облитая лунным светом и, сверкая улыбкой, звала его. Качнувшись, он выбросил за борт папиросу и быстро подошел к ней и, уже ничего не соображая, не думая о том, что их могут видеть, крепко обнял ее податливое тело и без разбору стал целовать ее глаза, лоб, волосы. А она, все так же тихо и счастливо улыбаясь, готовно и радостно подставляла их ему.
Потом долго сидели в шезлонгах, укрывшись в уютном уголке на корме. Денис принес одеяло, закутал в него Ольгу Николаевну.
Чуть отвернувшись, она вдруг спросила:
– Денис, Манефа была хорошая женщина?
– Да. Очень. Но ведь ты уже как-то спрашивала…
– Ты сильно любил ее?
– Да.
– Больше, чем меня?
Он не ответил. Она порывисто повернулась и, стараясь разглядеть в темноте его лицо, с тревогой переспросила:
– Больше?
– Не знаю… – тихо ответил он. – Уж очень вы разные… Тебя я, Ольга, бесконечно люблю… Да и ее любил сумасшедше. Но вот я сейчас подумал: ведь у тебя с Манефой есть общее.
– Что же?
– Ваши странные судьбы. Вернее – в судьбах ваших мужей есть что-то одинаково страшное: твоего Алексея расстреляли, Алим покончил самоубийством.
Долго молчали. Раскаленным угольком светилась в темноте его папироса.
На палубе никого не было. В салоне первого класса гремел рояль, кто-то мастерски играл бурный фокстрот, и Денис подумал о том, как нелепа и чужда эта рваная, путаная, пересыпанная синкопами музыка здесь, на Волге, привыкшей к простой русской песне, с ее тоской и горечью, к той песне, которая с незапамятных времен жила бок о бок с волгарями, помогая им и жить, и любить, и бесстрашно, мужественно умирать.
За зеркальными стеклами салона, извиваясь и дергаясь, двигались темные силуэты – пассажиры первого класса танцевали. И это почему-то показалось Денису отвратительным.
По тому, как он нервно затягивался папиросой и как оглядывался на зеркальные стекла салона, Ольга Николаевна, насквозь уже знавшая Дениса, сразу поняла, что именно его раздражает. Нащупав его руку, она взяла ее в свои нагретые под одеялом ладони и тихо сжала ее. Он так же тихо ответил на ее пожатие, потом наклонился и, один за другим, поцеловал ее тонкие живые пальцы.
– Пойдем, Денис, в каюту. Свежо становится.
Он встал во весь свой огромный рост, легко, как невесомую, поднял ее, с головой закутал в одеяло и понес, бережно прижимая к груди и чувствуя даже через одеяло тепло ее тела. В коридоре какая-то унылая тощая фигура, в очках и серой шляпе, испуганно осведомилась:
– Что случилось? Обморок?
