на которых горбились, опустив длинные зачехленные стволы, тяжелые танки: поезд вез какую-то танковую часть, а это значит, что боя не миновать. У нутро Филиппа Васильевича на мгновение похолодело.
Проплыл мимо паровоз. За ним потянулись вагоны, окна иных тускло светились. Возле танков на платформах торчали часовые.
Филипп Васильевич считал вагоны. Мина должна взорваться под паровозом: она, если верить минерам, рассчитана на его вес. Где заложена эта мина, он знал: там, где позиции третьего взвода. Потом — или одновременно — взорвутся еще четыре мины, установленные с замедлением, с интервалами в три-четыре вагона. Эти мины усилены пятикилограммовыми зарядами тола, чтоб уж если рвануло, так все вдребезги. Но рванут ли — это еще вопрос.
Мимо катили и катили вагоны, а мины все не взрывались и не взрывались. У Филиппа Васильевича спина взмокла от напряженного ожидания: ему казалось, что мины так и не взорвутся, что он провалил операцию, и не будет ему прощения ни от командования, ни от товарищей.
Взрыв прогремел неожиданно. Взрывная волна пронеслась по ущелью, пригибая к земле травы. Филипп Васильевич, оторвав голову от пахнущей дымом травы, приподнялся, чтобы швырнуть гранаты на крышу ближайшего вагона. И тут же увидел, как метрах в тридцати справа полыхнуло пламя, вслед за тем дрогнула земля от еще более сильного взрыва, и он, боясь, что гранаты взорвутся у него в руках, швырнул их вниз, видя в то же время, как взрывной волной приподнимает сразу два вагона, как что-то отрывается от них и летит вверх — и в это мгновение его точно бревном садануло и отшвырнуло назад.
Очнулся Филипп Васильевич — в голове гудение и треск. Он с трудом оперся на трясущиеся руки, мотнул головой — гудение и треск не только не стихли, но усилились, принимая все более четкое звучание. И Филипп Васильевич догадался, что гудение — от поврежденного паровоза, а треск — это выстрелы.
Он пошарил вокруг себя — автомата не было. «Вот, черт, — подумал он. — Докомандовался. Стыдоба да и только».
Кто-то склонился над ним, крикнул в ухо:
— Ранен? Куда?
— Оглушило, — ответил Филипп Васильевич, не узнавая и своего голоса тоже. — Ни черта не соображаю. И не вижу.
— Ничего, пройдет. Полежите, товарищ командир, а я погляжу, — произнес другой голос.
«Кто бы это мог быть?» — пытался угадать Филипп Васильевич, почему-то уверенный, что первым рядом с ним должен оказаться комиссар Перевозчиков.
Человек быстро обшаривал тело Филиппа Васильевича, спрашивал:
— Тут болит? А тут?
И Филипп Васильевич догадался, что это фельдшер Ильяшевский, прибившийся к отряду осенью сорок второго.
— Что там? — спросил Филипп Васильевич, когда из ущелья полыхнуло пламенем и новый взрыв встряхнул, казалось, не только землю, но и небо. Затем взрывы последовали один за другим, то приближаясь, то удаляясь, но значительно слабее.
— Наши фрицев добивают, товарищ командир. Страсть божья, сколь их там понабито.
Снова загремели взрывы, но не сильные.
«Рельсы рвут вправо и влево от поезда, — догадался Филипп Васильевич. — Пожалуй, пора и отходить…»
Сверху скатился еще кто-то. На этот раз Перевозчиков.
— Ну, как дела, Василич?
— Нормально. Оглушило малость. Сейчас очухаюсь. Что там?
— Добиваем. Вагоны горят, снаряды рвутся, немногие солдаты, какие остались, драпанули на ту сторону. Рельсы в обе стороны уже подорвали. Пора уходить.
— Пора. Давай ракеты, комиссар.
Филипп Васильевич хотел спросить, как там Настасья, как дети, но не спросил: в бою они такие же бойцы, как и все, и не должен командир их выделять. Он попытался встать, но с первого раза не получилось: тело валилось на сторону, ноги не держали. К нему подошли, подхватили под руки, повели. Рядом шел Перевозчиков, рассказывал:
— Пятерых пленных взяли. Одного офицера. Оружие кой-какое. Потери с нашей стороны пока не ясны. Но всех собрали: и убитых, и раненых. Дойдем до места, там посчитаем.
— А я вот, — печалился Филипп Васильевич, — высунулся с дуру. Мне б подождать чуток…
— Не расстраивайся, командир: все хорошо. Вернемся на базу, баньку затопим, попарим с веничком — все пройдет. Главное — вломили фрицам по первое число. Почухаются теперь.
— Оно так, а я вот… Экая невезуха.
И опять в голове: где же Настасья?
А Настасьи все не было и не было, и дурные предчувствия начали одолевать Филиппа Васильевича. Он не выдержал, спросил у Перевозчикова:
— Как там Настасья? Как мои ребята?
