ее прекратится, и через несколько месяцев он, Власов, войдет в Москву, провозгласит свободное государство, порвет с немцами и заключит союз с Англией и Америкой.
Увы, время шло, его надежды таяли с каждым днем, оставаясь пустыми мечтами. И вдруг — приглашение на встречу с самим Гиммлером. Почти разуверившийся во всем, Власов воспрянул духом, и теперь ехал на эту встречу… нет, не с возродившимися надеждами, а с уверенностью на возможное чудо. Главное, получить армию, а когда за твоей спиной будет стоять двухмиллионная армия, разговаривать с тобой станут по-другому. Тогда можно будет начать свою игру с западными союзниками, да и, на худой конец, можно будет хотя бы громко хлопнуть дверью.
Самолет, между тем, вдруг накренился и резко пошел вниз — весьма не лишняя предосторожность, если иметь в виду, что линия фронта проходит отсюда всего в шестидесяти километрах, и советские самолеты частенько залетают сюда, что-то высматривая, наверняка зная, что где-то здесь, неподалеку от городка Ангербург, укрывается среди лесов ставка самого Гитлера.
Неожиданно совсем близко возникло озеро. Стремительно понеслись навстречу прибрежные кусты и камыш, темная рябь воды, с которой взлетали, оставляя пенный след, стаи напуганных ревом моторов уток, затем мимо замелькали сосны и ели, колеса ткнулись во что-то твердое, и самолет покатил, вздрагивая на неровностях. Вот он в последний раз взревел моторами и замер под пологом деревьев и маскировочных сетей. Открылась дверь. Подали трап. Власов спустился по ступенькам, выискивая глазами Гиммлера, но того видно нигде не было. Зато вдоль трапа замерли офицеры СС в черной форме и, как только Власов спустился на землю, вытянулись, выбросив вперед и вверх руки в нацистском приветствии, — и это было обнадеживающим предзнаменованием.
Власов расправил плечи, вздернул голову, увенчанную генеральской фуражкой времен Первой мировой войны, блеснули стекла его круглых очков, полыхнули кровью отвороты генеральской шинели.
Какой-то там штурмбан-бим-бомфюрер щелкнул каблуками и доложил, что машина ждет гер генерала для следования дальше. И точно: чуть в стороне стояли четыре «опеля», размалеванных зелено-желтыми пятнами и полосами. И там тоже неподвижными болванами торчали эсэсовцы. Перед Власовым распахнулась дверца одной из машин, кто-то поддержал его долговязую фигуру под локоток, он опустился на мягкое сидение. С другой стороны сел полковник Сахаров. Захлопали двери других машин. Заныли моторы. Тронулись.
На выезде с аэродрома их ждал эскорт из мотоциклистов и бронетранспортеров, набитых солдатами. В душе генерала возникла торжественная мелодия марша «Прощания славянки». К горлу подступил комок, глаза защипало. Да, не зря он писал письма в разные инстанции, обивал пороги кабинетов разных чиновников и генералов. Свершилось! Он дождался своего часа! Остается только подписать документы и начать объединение различных националистических группировок и, одновременно, мобилизацию всех соотечественников, способных носить оружие. И тогда… Нет, лучше не загадывать… Кстати, какое нынче число? 19.09.44. Мда, числа эти ни о чем не говорят. То ли дело 14–41! Впрочем, они лишь поманили отрадным будущим и будто надсмеялись над его, Власова, надеждами. Все временно, недолговечно, заставляет жить одним днем.
Ехали около часа. Миновали несколько КПП. Остановились у высоких стальных ворот в зеленой железобетонной стене забора с колючей проволокой по верху. Ворота раздвинулись в обе стороны, машины въехали на территорию и по извилистой дороге с густо стоящими по сторонам огромными соснами покатили в глубь леса. Солнце едва взошло над невысокими холмами, подступающими к самому озеру, его лучи пронзали туман, скопившийся среди деревьев, все было зыбким, клубилось вместе с туманом, будто стремясь оторваться от земли и улететь.
Через минуту показалось неказистое одноэтажное строение, окруженное тщательно замаскированными колпаками ДОТОв с черными узкими щелями.
Снова щелканье каблуков, выбрасывание рук с короткими выкриками «Хайль!» Власов в ответ не спеша прикладывал руку к фуражке, с каждым шагом и с каждым движением своего тела насыщаясь своей значительностью в глазах самой Истории. Что бы там ни случилось, а он свое имя в истории оставит.
Полковник Сахаров шагал слева от Власова, отстав от него на полшага. Этот уже весьма пожилой человек, некогда сражавшийся с красными под командованием Деникина и Врангеля, бывший офицер императорской гвардии, служивший при ставке Николая Второго, искоса поглядывал на Власова с тем презрением, с каким в те давние годы командовал летучим отрядом лихих рубак, для которых зарубить человека, будь то солдат, женщина или даже ребенок, не представляло никаких затруднений и не вызывало никаких душевных мук. То же самое было совсем недавно и в Белоруссии, и везде, где доводилось наводить порядок его карательному батальону. Бывший полковник Сахаров все еще не насытил своей ненависти к так называемому народу, к этому быдлу, возомнившему себя черт знает кем. Он и самого Власова с удовольствием поставил бы к стенке: тоже ведь из быдла. Или даже повесил бы за то, что тот когда-то служил у красных и, следовательно, способствовал изгнанию полковника и ему подобных со своей земли. Не исключено, что этот час наступит. И очень даже скоро. Не может не наступить.
Гиммлер встретил Власова, стоя посреди огромного зала, выполненного в готическом стиле, освещенного мягким электрическим светом, льющимся из глубоких ниш — как на некоторых станциях московского метро. Даже не верилось, что этот зал расположен глубоко под землей. По его стенам развешаны картины, на которых запечатлены страницы германской истории, начиная с первых битв с римлянами и заканчивая битвами на полях России. А в промежутках между картинами стояли скульптуры, знаменующие собой все ту же историю. Здесь же под стеклом хранились французские, английские, польские и всякие иные знамена покоренной Европы, в том числе и красные знамена разгромленных и плененных советских полков и дивизий, и даже знамя
