С новым, странным, почти болезненным, чувством всматривался он в это бледное, худое и неправильное угловатое личико, в эти кроткие голубые глаза, могущие сверкать таким огнем, таким суровым энергическим чувством, в это маленькое тело, еще дрожавшее от негодования и гнева, и всё это казалось ему более и более странным, почти невозможным. «Юродивая! юродивая!» – твердил он про себя.
На комоде лежала какая-то книга. Он каждый раз, проходя взад и вперед, замечал ее; теперь же взял и посмотрел. Это был Новый завет в русском переводе. Книга была старая, подержанная, в кожаном переплете.
– Это откуда? – крикнул он ей через комнату. Она стояла всё на том же месте, в трех шагах от стола.
– Мне принесли, – ответила она, будто нехотя и не взглядывая на него.
– Кто принес?
– Лизавета принесла, я просила.
«Лизавета! Странно!» – подумал он. Всё у Сони становилось для него как-то страннее и чудеснее, с каждою минутой. Он перенес книгу к свече и стал перелистывать.
– Где тут про Лазаря? – спросил он вдруг.
Соня упорно глядела в землю и не отвечала. Она стояла немного боком к столу.
– Про воскресение Лазаря где? Отыщи мне, Соня.
Она искоса глянула на него.
– Не там смотрите… в четвертом евангелии… – сурово прошептала она, не подвигаясь к нему.
– Найди и прочти мне, – сказал он, сел, облокотился на стол, подпер рукой голову и угрюмо уставился в сторону, приготовившись слушать.
«Недели через три на седьмую версту, милости просим! Я, кажется, сам там буду, если еще хуже не будет», – бормотал он про себя.
Соня нерешительно ступила к столу, недоверчиво выслушав странное желание Раскольникова. Впрочем, взяла книгу.
– Разве вы не читали? – спросила она, глянув на него через стол, исподлобья. Голос ее становился всё суровее и суровее.
– Давно… Когда учился. Читай!
– А в церкви не слыхали?
– Я… не ходил. А ты часто ходишь?
– Н-нет, – прошептала Соня.
Раскольников усмехнулся.
– Понимаю… И отца, стало быть, завтра не пойдешь хоронить?
– Пойду. Я и на прошлой неделе была… панихиду служила.
– По ком?
– По Лизавете. Ее топором убили.
Нервы его раздражались всё более и более. Голова начала кружиться.
– Ты с Лизаветой дружна была?
– Да… Она была справедливая… она приходила… редко… нельзя было. Мы с ней читали и… говорили. Она бога узрит.
Странно звучали для него эти книжные слова, и опять новость: какие-то таинственные сходки с Лизаветой, и обе – юродивые.
«Тут и сам станешь юродивым! Заразительно!» – подумал он. – Читай! – воскликнул он вдруг настойчиво и раздражительно.
Соня всё колебалась. Сердце ее стучало. Не смела как-то она ему читать. Почти с мучением смотрел он на «несчастную помешанную».
– Зачем вам? Ведь вы не веруете?.. – прошептала она тихо и как-то задыхаясь.
– Читай! Я так хочу! – настаивал он, – читала же Лизавете!
Соня развернула книгу и отыскала место. Руки ее дрожали, голосу не хватало. Два раза начинала она, и всё не выговаривалось первого слога.
«Был же болен некто Лазарь, из Вифании…» – произнесла она наконец, с усилием, но вдруг, с третьего слова, голос зазвенел и порвался, как слишком натянутая струна. Дух пересекло, и в груди стеснилось.
Раскольников понимал отчасти, почему Соня не решалась ему читать, и чем более понимал это, тем как бы грубее и раздражительнее настаивал на чтении. Он слишком хорошо понимал, как тяжело было ей теперь выдавать и обличать всё
«И многие из иудеев пришли к Марфе и Марии утешать их в печали о брате их. Марфа, услыша, что идет Иисус, пошла навстречу ему; Мария же сидела
