года, всего жития его было 62 года»; на третьей: «Мир его праху», а на четвертой:
Приход Ермолая, Владимира и человека с странным прозвищем Сучок прервал мой размышления. Босоногий, оборванный и взъерошенный Сучок казался с виду отставным дворовым, лет шестидесяти. – Есть у тебя лодка? – спросил я. – Лодка есть, – отвечал он глухим и разбитым голосом, – да больно плоха. – А что? – Расклеилась; да из дырьев клепки повывалились. – Велика беда! – подхватил Ермолай. – Паклей заткнуть можно. – Известно, можно, – подтвердил Сучок. – Да ты кто? – Господский рыболов. – Как же это ты рыболов, а лодка у тебя в такой неисправности? – Да в нашей реке и рыбы-то нету. – Рыба не любит ржавчины болотной, – с важностью заметил мой охотник. – Ну, – сказал я Ермолаю, – поди достань пакли и справь нам лодку, да поскорей. Ермолай ушел. – А ведь этак мы, пожалуй, и ко дну пойдем? – сказал я Владимиру. – Бог милостив, – отвечал он. – Во всяком случае должно предполагать, что пруд не глубок. – Да, он не глубок, – заметил Сучок, который говорил как-то странно, словно спросонья. – да на дне тина и трава, и весь он травой зарос. Впрочем, есть тоже и колдобины. – Однако же, если трава так сильна, – заметил Владимир, – так и грести нельзя будет. – Да кто ж на дощаниках гребет? Надо пихаться. Я с вами поеду; у меня там есть шестик, – а то и лопатой можно. – Лопатой неловко, до дна в ином месте, пожалуй, не достанешь, – сказал Владимир. – Оно правда, что неловко. Я присел на могилу в ожидании Ермолая. Владимир отошел, для приличия, несколько в сторону и тоже сел. Сучок продолжал стоять на месте, повеся голову и сложив, по старой привычке, руки за спиной. – Скажи, пожалуйста, – начал я, – давно ты здесь рыбаком? – Седьмой год пошел, – отвечал он, встрепенувшись. – А прежде чем ты занимался? – Прежде ездил кучером. – Кто ж тебя из кучеров разжаловал? – А новая барыня. – Какая барыня? – А что нас-то купила. Вы не изволите знать: Алена Тимофевна, толстая такая… немолодая. – С чего ж она вздумала тебя в рыболовы произвести? – А бог ее знает. Приехала к нам из своей вотчины, из Тамбова, велела всю дворню собрать, да и вышла к нам. Мы сперва к ручке, и она ничего: не серчает… А потом и стала по порядку нас расспрашивать: чем занимался, в какой должности состоял? Дошла очередь до меня; вот и спрашивает: «Ты чем был?» Говорю: «Кучером». – «Кучером? Ну, какой ты кучер, посмотри на себя: какой ты кучер? Не след тебе быть кучером, а будь у меня рыболовом и бороду сбрей. На случай моего приезда к господскому столу рыбу поставляй, слышишь?..» С тех пор вот я в рыболовах и числюсь. «Да пруд у меня, смотри, содержать в порядке…» А как его содержать в порядке? – Чьи же вы прежде были? – А Сергея Сергеича Пехтерева. По наследствию ему достались. Да и он нами недолго владел, всего шесть годов. У него-то вот я кучером и ездил… да не в городе – там у него другие были, а в деревне. – И ты смолоду всё был кучером? – Какое всё кучером! В кучера-то я попал при Сергее Сергеиче, а прежде поваром был, – но не городским тоже поваром, а так, в деревне. – У кого ж ты был поваром? – А у прежнего барина, у Афанасия Нефедыча, у Сергея Сергеичина дяди. Льгов-то он купил, Афанасий Нефедыч купил, а Сергею Сергеичу именье-то по наследствию досталось. – У кого купил? – А у Татьяны Васильевны. – У какой Татьяны Васильевны? – А вот, что в запрошлом году умерла, под Болховым… то бишь под Карачевым, в девках… И замужем не бывала. Не изволите знать? Мы к ней поступили от ее батюшки, от Василья Семеныча. Она-таки долгонько нами владела… годиков двадцать. – Что ж, ты и у ней был поваром? – Сперва точно был поваром, а то и в кофишенки попал. – Во что? – В кофишенки. – Это что за должность такая? – А не знаю, батюшка. При буфете состоял и Антоном назывался, а не Кузьмой. Так барыня приказать изволила. – Твое настоящее имя Кузьма? – Кузьма. – И ты всё время был кофишенком? – Нет, не всё время: был и ахтером. – Неужели? – Как же, был… на кеятре играл. Барыня наша кеятр у себя завела. – Какие же ты роли занимал? – Чего изволите-с? – Что ты делал на театре? – А вы не знаете? Вот меня возьмут и нарядят; я так и хожу наряженный, или стою, или сижу, как там придется. Говорят: вот что говори, – я и говорю. Раз слепого представлял… Под каждую веку мне по горошине положили… Как же! – А потом чем был? – А потом опять в повара поступил. – За что же тебя опять в повара разжаловали? – А брат у меня сбежал. – Ну, а у отца твоей первой барыни чем ты был? – А в разных должностях состоял: сперва в казачках находился, фалетором был, садовником, а то и доезжачим. – Доезжачим?.. И с собаками ездил? – Ездил и с собаками, да убился: с лошадью упал и лошадь зашиб. Старый-то барин у нас был престрогий; велел меня выпороть да в ученье отдать в Москву, к сапожнику. – Как в ученье? Да ты, чай, не ребенком в доезжачие попал? – Да лет, этак, мне было двадцать с лишком. – Какое ж тут ученье в двадцать лет? – Стало быть, ничего, можно, коли барин приказал. Да он, благо, скоро умер, – меня в деревню и вернули. – Когда же ты поварскому-то мастерству обучился? Сучок приподнял свое худенькое и желтенькое лицо и усмехнулся. – Да разве этому учатся?.. Стряпают же бабы! – Ну, – промолвил я, – видал ты, Кузьма, виды на своем веку! Что ж ты теперь в рыболовах делаешь, коль у вас рыбы нету? – А я, батюшка, не жалуюсь. И славу богу, что в рыболовы произвели. А то вот другого, такого же, как я, старика – Андрея Пупыря – в бумажную фабрику, в черпальную, барыня приказала поставить. Грешно, говорит, даром хлеб есть… А Пупырь-то еще на милость надеялся: у него двоюродный племянник в барской конторе сидит конторщиком: доложить обещался об нем барыне, напомнить. Вот те и напомнил!.. А Пупырь в моих глазах племяннику-то в ножки кланялся. – Есть у тебя семейство? Был женат? – Нет, батюшка, не был. Татьяна Васильевна покойница – царство ей небесное! – никому не позволяла жениться. Сохрани бог! Бывало, говорит: «Ведь живу же я так, в девках, что за баловство! чего им надо?» – Чем же ты живешь теперь? Жалованье получаешь? – Какое, батюшка, жалованье!.. Харчи выдаются – и то слава тебе, господи! много доволен. Продли бог века нашей госпоже! Ермолай вернулся. – Справлена лодка, – произнес он сурово. – Ступай за шестом – ты!.. Сучок побежал за шестом. Во всё время моего разговора с бедным стариком охотник Владимир поглядывал на него с презрительной улыбкой. – Глупый человек-с, – промолвил он, когда тот ушел, – совершенно необразованный человек, мужик-с, больше ничего-с. Дворовым человеком его назвать нельзя-с… и всё хвастал-с… Где ж ему быть актером-с, сами извольте рассудить-с! Напрасно изволили беспокоиться, изволили с ним разговаривать-с! Через четверть часа мы уже сидели в дощанике Сучка. (Собак мы
