Собрались в Тутином летнем доме, только что достроенном, но еще необитаемом, в верхнем жилье, где никто не мог помешать: дом окружен был садом, затопленным теперь, во время половодья, так что можно было подъехать к крыльцу только на лодке.
Тута, встречая гостей, подводил их к плите омовений, усаживал на низкое, широкое и длинное, во всю стену, крытое коврами ложе, предлагал благовонную шишку для головы и придвигал поставец с прохладительными напитками в тинтирийских сосудах из освежающей пористой глины.
Ночь была темная, жаркая: жаркий ветер, пахнувший водою, тиною, рыбою, дул внезапными порывами; где-то очень далеко, как будто на краю света, запевал он свою унылую песенку, похожую на волчий вой или детский плач, – все ближе, ближе – и вдруг налетал с бешеным свистом, визгом, ревом, гулом, грохотом, и так же мгновенно затихал: слышно было только, как плещется вода о стены дома да листья пальм шуршат за окнами, словно кто-то шепчется.
Дверь, в одно из таких затиший, открылась беззвучно, и вошла в нее, как тень, огромная черная кошка, полупантера. Подойдя к Туте, начала она ластиться к ногам его с громким мурлыканьем. Он встал, чтобы закрыть дверь, но в нее вошел Мерира.
Тута кинулся к нему навстречу, хотел поклониться в землю, как великому жрецу Амона; но тот обнял его и поцеловал в уста. Хозяин начал усаживать гостя на почетное кресло, но Мерира сел рядом с ним, на пол, медленно, с тихой усмешкой обвел всех глазами и сказал:
– Продолжать извольте, господа, я слушаю.
– Речь за тобой, отец: как велишь, так и будет, – возразил Тута.
– Нет, сами решайте. Все ли знают, зачем собрались?
– Все.
– Ну, так и говорить больше не о чем.
– «Нечего плакать над прокисшим молоком!» – повторил Айя и, помолчав, прибавил: – Лучше, чтобы один человек умер за всех, нежели, чтоб весь народ погиб.
– Кто же подаст чашу? – спросил Мерира.
– Трое, по чину возлияний, могут подать: ты, я или Тута, – ответил Айя. – Не кинуть ли жребий?
Кошка, глядя на высокое, под самым потолком, длинное и узкое, как щель, окно с палочной каменной решеткой, жалобно-яростно мяукала. Вдруг огромным, через всю комнату, прыжком, как настоящая пантера, прыгнула к окну, вцепилась когтями в решетку, прильнула к ней мордой и хотела просунуть лапу, но не могла: решетка была слишком частая. Замяукала еще яростнее, жалобнее, соскочила на пол и заметалась по комнате, черная, гладкая, скользкая, как змея.
– Что с нею? – сказал Мерира. – Уж не взбесилась ли? Вон как зубы скалит, глаза точно свечи горят. У-у, дьявол! И охота держать в доме такую гадину. Берегись, Тута, вцепится тебе когда-нибудь, сонному, в горло!
– Чует, должно быть, кого-нибудь, – проговорил Айя, глядя в окно.
– Да кому же быть? Вода кругом, не пройти. Птица разве или обезьяна, – сказал Тута.
Только что ревевший ветер вдруг опять затих, и сделалась такая тишина, что слышно было, как за окном плещется вода о стены дома да листья пальм шуршат.
– А может быть, они!.. – прошептал Пареннофер, бледнея.
– Кто?
– Неупокоенные. Гробы-то нынче недаром оскверняют. Много, говорят, всякой нечисти по ночам бродит.
– Ох, не надо, не надо об этом! – взмолился Тута, чувствуя, что у него от страха начинает болеть живот.
– Да выгони же, выгони ее, сделай милость! – воскликнул Мерира с отвращеньем.
Тута схватил кошку за ошейник и потащил вон из комнаты. Но она не шла, упиралась. Он едва с нею справился; наконец, вытащил и запер дверь на задвижку. Но и за дверью она продолжала мяукать, скрестись.
– Ну, так о чем, бишь, мы? – начал опять Мерира.
– О жребии, – напомнил Тута.
– Да. Не знаю, как вашим милостям, а мне кажется, умным людям недостойно быть рабами случая. Вольно решим. Айя, хочешь ты? Нет? Тута? Тоже нет? Ну, так, значит, я.
В глубине горницы был бронзовый жертвенник с деревянным складнем – изображеньем царя Ахенатона, приносящего жертву богу Солнца. Мерира подошел к нему, взял складень, ударил им об угол жертвенника так, что складень раскололся пополам, и воскликнул:
– Горе врагам твоим, Господи! Тьмою покрыто жилище их, вся же земля во свете твоем; меркнет солнце тебя ненавидящих, и восходит солнце любящих. Ахенатону Уаэнра, богоотступнику, смерть!
Все повторили, соединив руки над жертвенником:
– Смерть богоотступнику!
Мерира подошел к Туте, взял его за руку, подвел к креслу, усадил и сказал:
