оттуда, крутя всем дули… После чего можно будет думать о правильном тактическом употреблении этого летательного аппарата. Но был бы аппарат, а употребить мы его сумеем. Об этом можно подумать и потом.
Пока я так думал и печалился, отец Александр проснулся и вышел ко мне – посидеть после умывания на бревне и подумать вместе горькую думу. Обычно мужики в таком случае закуривают, но и я, и он, как и мои ребята – люди некурящие. Короче, посидели немного молча. Отец Александр явно чувствовал, что меня что-то гнетет, но своего участия в моих проблемах пока не навязывал, и ждал, пока я самостоятельно не созрею. Ждал он, ждал я, словно играя в молчанку, по принципу «кто первый сморгнет или проговорится». Но в результате первым все же заговорил я.
– Честный отче, мучает тут меня одна проблема, – сказал я и изложил все свои сомнения и вопросы по поводу того мира, из которого происходила мадмуазель Волконская, закончив словами: – …так стоит ли стараться, рвать жилы, идти на риск, если одним слепой случай и удача дали все, а нам ничего? Или лучше сложить руки и поплыть по течению – пусть все идет как идет, и не стоит трепыхаться?
– Трепыхаться стоит, – прозвучал весомый ответ, – еще как стоит…
Потом он оглянулся – не слушает ли нас еще кто и, убедившись в отсутствии лишних свидетелей, продолжил:
– Сергей Сергеевич, я сейчас говорю только для твоих ушей и больше ни для чьих, понимаешь…
– Понимаю, отче, – кивнул я, чувствуя, что на меня сейчас свалится очередное откровение от высших сил, которое мне еще придется осознавать и переосмысливать. Был бы я каким-нибудь интеллигентом, с привычкой к самокопаниям – так было бы проще. А пока я похож на того крокодила из мультфильма, который пытается научиться летать, чтобы превратиться в птицу.
– Итак, – сказал отец Александр уже знакомым мне погромыхивающим голосом, – слушай меня внимательно, Серегин, и постарайся не переспрашивать. Мир, из которого происходит ваша мадмуазель Волконская и ее приятель, на самом деле не является естественным миром вроде вашего, а был искусственно создан; с одной стороны – с целью социального эксперимента, с другой стороны – чтобы организовать косвенную поддержку вашему миру, который уже задыхается в миазмах политкорректности, толерантности и диктата мелкого местечкового американского правосознания.
– Ну и как эксперимент, отче? – машинально переспросил я, ошарашенный полученной информацией.
– Эксперимент, как видишь, удачен. Мы – так сказать, Высшие Силы – просто откопировали одно крупное временное военно-морское соединение вашего времени, и разместили его реплики в четырех ключевых точках Российской истории, предоставив твоим современникам и коллегам полную свободу воли. А дальше они уже действовали сами, сами, сами… Так что гордись – результат налицо. Мир мадмуазель Волконской – это результат переделки периода Русско-японской войны. Впрочем, сейчас это уже не так важно, потому что с представителями трех остальных миров тебе вряд ли придется встретиться, поскольку их здесь пока нет.
– Понятно, отче, – немного подумав, произнес я, – но все же, если не секрет, какие еще периоды нашей истории Вы взяли в переделку?
– Пусть это не беспокоит тебя, сын мой, – ответил тот, кто говорил голосом отца Александра, – лишние знания – это лишние печали. Впрочем, ты можешь попробовать догадаться об этом сам. Подсказка – ткань истории особо истончается в периоды великих испытаний, войн и революций. Именно тогда появляется возможность относительно небольшим воздействием повернуть ее в новое русло. В спокойное время менять историю – такое же безнадежное занятие, как и двигать горы – слишком уж велико сопротивление среды и инерция процесса. Подумай над моим вопросом хорошенько, капитан Серегин. Если ты сумеешь угадать хотя бы еще два периода из трех, то ты не тупоголовый боевик, призванный всю жизнь отстреливать бородатых отморозков в горах и пустынях, но нечто большее.
– С вами, отче, – почесал я в затылке, – вечно как на экзамене… Надо бы немного подумать.
– Да, именно так, юноша. Как говорится, тяните билет и думайте. Хе-хе-хе. Провал в этом испытании не грозит вам чем-то особенным, зато, если вы ответите правильно, то я буду уверен, что вы сумеете самостоятельно выпутаться из любой ситуации.
– Ну, отче, – сказал я, – предполагаю, что один период – это Великая Отечественная война, где-то между битвой за Москву и началом летнего наступления немцев на Волгу и Кавказ. До этого времени ничего изменить было еще нельзя, а после было уже поздно что-либо кардинально менять, потому что именно последовавшая за этим наступлением битва за Сталинград задала тренд дальнейшему развитию событий, и даже Курская дуга на его фоне – это просто проходной эпизод. Второй период – это явно семнадцатый год, только непонятно, февраль или октябрь. Если была цель сохранить монархию, то это февраль, а если облегчить приход к власти большевиков то октябрь. Продление существования Временного правительства я в качестве цели всерьез не рассматриваю, ибо само это правительство России на пользу не шло. В качестве третьего периода, отче, я бы выбрал Крымскую войну, вот где всем переломам был перелом…
– Первые два ответа засчитываются, – одобрительно кивнув головой, произнес мой собеседник, – а вот третий является неверным, поскольку в середине XIX века состояние Российской промышленности и экономики еще не позволяло никоим образом обеспечивать переброшенную эскадру и воздействие быстро бы сошло на нет. Впрочем, сам по себе один неверный ответ уже не так важен, поскольку в твоем нынешнем положении дела в столь далеких мирах в давние для них времена не имеют никакого значения. И давай закончим этот разговор, Серегин. Я и так сказал тебе значительно больше, чем следовало бы.
– Хорошо, отче, – кивнул я, – давайте поговорим о наших текущих делах. Не нравятся мне те интриги, что местные греко-римские божки закручивают вокруг нашего отряда, совсем не нравятся…
