высыхали.Были темны спальни. Мчались мысли,И прислушивался сфинкс к Сахаре.Плыли свечи. И казалось, стынетКровь колосса. Заплывали губыГолубой улыбкою пустыни.В час отлива ночь пошла на убыль.Море тронул ветерок с Марокко.Шел самум. Храпел в снегах Архангельск.Плыли свечи. Черновик «Пророка»Просыхал, и брезжил день на Ганге.4Облако. Звезды. И сбокуШлях и – Алеко. – ГлубокМесяц Земфирина ока –Жаркий бездонный белок.Задраны к небу оглобли.Лбы голубее олив.Табор глядит исподлобья,В звезды мониста вперив.Это ведь кровли ХалдеиНапоминает! Печет,Лунно; а кровь холодеет.Ревность? Но ревность не в счет!Стой! Ты похож на сирийца.Сух, как скопец-звездочет.Мысль озарилась убийством.Мщенье? Но мщенье не в счет!Тень как навязчивый евнух.Табор покрыло плечо.Яд? Но по кодексу гневныхСамоубийство не в счет!Прянул, и пыхнули ноздри.Не уходился еще?Тише, скакун, – заподозрят.Бегство? Но бегство не в счет! 5Цыганских красок достигал,Болел цингой и тайн не делалИз черных дырок тростникаВ краю воров и виноделов.Забором крался конокрад,Загаром крылся виноград,Клевали кисти воробьи,Кивали безрукавки чучел,Но, шорох гроздий перебив,Какой-то рокот мёр и мучил.Там мрело море. БерегаГремели, осыпался гравий.Тошнило гребни изрыгать,Барашки грязные играли.И шквал за Шабо бушевал,И выворачивал причалы.В рассоле крепла бечева,И шторма тошнота крепчала.Раскатывался балкой гул,Как баней шваркнутая шайка,Как будто говорил КагулВ ночах с очаковскою чайкой.6В степи охладевал закат, –И вслушивался в звон уздечек,В акцент звонков и языкаМечтательный, как ночь, кузнечик.И степь порою спрохвалаВолок, как цепь, как что-то третье,Как выпавшие удила,Стреноженный и сонный ветер.Истлела тряпок пестрота,И, захладев, как медь безмена,Завел глаза, чтоб стрекотать,И засинел, уже безмерный,Уже, как песнь, безбрежный юг,Чтоб перед этой песнью духНевесть каких ночей, невестьКаких стоянок перевесть.Мгновенье длился этот миг,Но он и вечность бы затмил.1918
Болезнь
1Больной следит. Шесть дней подрядСмерчи беснуются без устали.По кровле катятся, бодрят,Бушуют, падают в бесчувствии.Средь вьюг проходит Рождество.Он видит сон: пришли и подняли.Он вскакивает: «Не его ль?»(Был зов. Был звон. Не новогодний ли?)Вдали, в Кремле гудит Иван,Плывет, ныряет, зарывается.Он спит. Пурга, как океанВ величьи, – тихой называется.2С полу, звезда?ми облитого,К месяцу, вдоль по оградеТянется волос ракитовый,Дыбятся клочья и пряди.Жутко ведь, вея, окутыватьДымами Кассиопею!На?утро куколкой тутовойЦерковь свернуться успеет.Что это? Лавры ли КиеваСпят купола или ЭддуСевер взлелеял и выявилПерлом предвечного бреда?Так это было. Тогда- то я,Дикий, скользящий, растущий,Встал среди сада рогатогоПризраком тени пастушьей.Был он как лось. До колен емуСнег доходил, и сквозь ветвиВиделась взору оленьемуНа полночь легшая четверть.Замер загадкой, как вкопанный,Глядя на поле лепное:В звездную стужу как сноп оноБелой плескало копною.До снегу гнулся. ПодхватывалС полу, всей мукой извилинЗвезды и ночь. У сохатогоХаос веков был не спилен.3Может статься так, может иначе,Но в несчастный некий часДуховенств душней, черней иночествПостигает безумье нас.Стужа. Ночь в окне, как приличие,Соблюдает холод льда.В шубе, в креслах Дух и мурлычет – иВсё одно, одно всегда.И чекан сука, и щека его,И паркет, и тень кочергиОтливают сном и раскаяньемСутки сплошь грешившей пурги.Ночь тиха. Ясна и морозна ночь,Как слепой щенок – молоко,Всею темью пихт неосознаннойПьет сиянье звезд частокол.Будто каплет с пихт. Будто теплятся.Будто воском ночь заплыла.Лапой ели на ели слепнет снег,На дупле – силуэт дупла.Будто эта тишь, будто эта высь,Элегизм телеграфной волны –Ожиданье, сменившее крик: «Отзовись!»Или эхо другой тишины.Будто нем он, взгляд этих игл и ветвей,А другой, в высотах, – тугоух,И сверканье пути на раскатах – ответНа взыванье чьего-то ау.Стужа. Ночь в окне, как приличие,Соблюдает холод льда.В шубе, в креслах Дух и мурлычет – иВсё одно, одно всегда.Губы, губы! Он стиснул их до крови,Он трясется, лицо обхватив.Вихрь догадок родит в биографеЭтот мертвый, как мел, мотив.4. Фуфайка больногоОт тела отдельную жизнь, и длиннейВедет, как к груди непричастный пингвинБескрылая кофта больного – фланель:То каплю тепла ей, то лампу придвинь.Ей помнятся лыжи. От дуг и от тел,Терявшихся в мраке, от сбруи, от барВалило. Казалось – сочельник потел!Скрипели, дышали езда и ходьба.Усадьба и ужас,
