роста и унес к себе в Воронов лес. Она не сопротивлялась, потому что он ей понравился, хотя и был он здоровенный великан с длинной и нечесаной черной бородой. Теперь наступила осень, и он все еще нравился Олли — а ведь его, разбойника, боялись все жители Чихенбургской округи!
Конечно, они с Олли частенько ссорились. Но каждый раз мирились, и вечером, если не было дождя, спускались на край болота посидеть рядышком: Ромуальд Грабш сидел на большой печной дверце, которую они однажды вместе украли с фабрики, а Олли — у него на коленях, подложив под голову его бороду. И они говорили о том, как будет у них десять детей, и слушали лягушачий концерт.
С тех пор как в пещере поселилась Олли, разбойник старался есть аккуратнее: чавкать потише и не прихлебывать. Он больше не заводил разговор ни с собственными пальцами, ни с летучими мышами на потолке, не говорил даже с самим собой. Теперь у него была жена, с которой, если захочется, всегда можно поговорить. Но особенно разговорчивым он и раньше не был.
А Олли? Она привыкла к летучим мышам, бесшумно скользящим ночью над их постелью из сена. Она уже не пугалась до смерти, когда Грабш чихал. И к паутине на стенах пещеры она придиралась не так, как в первые дни. Конечно, иногда Грабш сердился на нее, потому что она была намного умнее и то и дело оказывалась права. Но долго сердиться не получалось. Просто она ему нравилась.
На рассвете разбойник Грабш с тяжелой ношей вернулся домой. Из мешка он вытряхнул целую гору коробок со стиральным порошком, тюбиков зубной пасты, баночек горчицы, вязальных спиц и разноцветных клубков.
— Куда нам столько? — недовольно спросила Олли. — Шкаф и так забит всякой всячиной!
— Один тюбик пасты и пяток спиц — это курам на смех, то есть не для меня, — проворчал Грабш. — Какой же это разбой! В Чихенау, чего доброго, и не заметят. Нет, я способен на большее, они это знают, и незачем обманывать ожидания. Не забудь, они боялись еще моего дедушку!
— Прекрасно, а зачем нам семьдесят пять тюбиков пасты? — спросила Олли.
— В крайнем случае ее можно есть, — предположил Грабш.
— А горчица окаменеет, пока до нее очередь дойдет! — не унималась Олли.
— Ну, это дело поправимое, — сказал Грабш, открутил крышку у одной банки и толстым указательным пальцем зачерпнул горчицу. Он съел и дочиста облизал одну за другой три банки, а потом и четвертую, надколотую. Несколько осколков он случайно проглотил и облизал налипший на банку стиральный порошок (одну коробку он раздавил). Олли смотрела на него с ужасом. Но с ним ничего не случилось. Если не считать того, что на глазах выступили слезы, а из ушей и ноздрей поползли мыльные пузыри.
— Жаль, что я в городе так наелся, — икнул он, — а то бы умял еще больше.
— Опять заходил в кондитерскую? — сердито спросила Олли. — Ну что с тобой делать! И пятьдесят спиц, все на три с половиной, это ни в какие ворота не лезет. Я умею вязать только на пяти!
— Ты умеешь только ругать, — недовольно отозвался Грабш. — Раз я, по-твоему, разбойничаю неправильно, в следующий раз пошли со мной. Мы же собирались заводить десять детей? А если все они захотят вязать носки, и ты вместе с ними — тогда еще пяти спиц не хватит!
Тут уж Олли не могла удержаться от смеха. Она подтянулась на бороде и поцеловала разбойника, а он заурчал от удовольствия.
Прошло три дня, и Грабшу снова захотелось устроить ночную вылазку. Он опять поинтересовался у Олли, что нужно ей по хозяйству.
— Две пачки маргарина, — сказала она, — и небольшую лопату. Хочу, знаешь, посадить цветы перед входом в пещеру, как у тети Хильды на клумбе.
Он грозно склонился над ней, качая головой:
— Ты что, издеваешься? Просишь каждый раз все меньше и меньше!
— Ну, принеси еще ночной горшок, зимой пригодится, — добавила она. — Не очень-то приятно сидеть на корточках в снегу.
Он сердито закинул мешок за спину и побрел из дома.
— Только не приноси опять тонну маргарина и двадцать лопат, — крикнула она ему вслед, — и десяток горшков!
— Принесу с разбоя столько, сколько захочу, — басом отозвался он, — потому что ты мне не указ!
— Да что ты говоришь, — пробурчала Олли. Но ему послышалось «Люблю тебя, малыш», и такая нежность его растрогала.
— Я тебя тоже! — крикнул он в ответ.
На рассвете он вернулся с полупустым мешком. Вытряхивать было нечего, кроме двух пачек маргарина, лопаты и ночного горшка с узором из незабудок и розочек. Но потом он выудил из мешка шубу. Элегантную женскую шубку.
— Чтобы у них в Чихендорфе опять был повод подергаться, — объяснил он и улыбнулся шире некуда. — Правда, шум поднимут только зимой, когда жена капитана Штольценбрука полезет в шкаф за шубой и не найдет! Вот будет пропажа! Понимаешь, чья это шуба? Так приятно было ее украсть! Это тебе. Вчера вечером я вроде как рявкнул на тебя…
— Да не нужна мне чертова шуба! — закричала на него Олли. — Я-то надеялась, что ты перестанешь разбойничать! Я же тебя почти отучила, и вот тебе на!
