захлебнутся. Третьим вариантом – их спасением – была канализационная шахта, по которой веками неслись грязные воды рудника, выливаясь в подземную речку, а из нее – под солнце, в водоем наверху. Мысль о солнце придавала сил, но страх – противный, липкий, унизительный – заставлял сидеть без движения. Если бы кто дал ему пинка, Кай был бы только рад.
– Хоть бы Калюста знак какой послал, – тоскливо произнес гном, и в эту секунду в глубине отверстия сверкнуло. Яркая мимолетная вспышка могла быть случайно искрой в уставших от темноты глазах, но они переглянулись и разом спросили:
– Ты видел?
Одинаковой галлюцинации у двоих быть не могло, а значит, Калюста был с ними. Глубоко вздохнув и взмолившись Единому о том, чтобы падать пришлось не слишком высоко, Кай отпустил руки.
Пока он летел по скользкой трубе стока, перед глазами промелькнула вся его трехмесячная жизнь. Кай вспомнил, как проснулся в темной пещере, в крови и слизи, как гномы назвали его имя, оставленное колдуном Соломоном, как долго и бессмысленно тянулись дни за тяжелой работой в шахте, как смеялись над ним горцы, называя гомункулом, и как отчаянно он пытался вспомнить хоть что-нибудь, связывающее его с другим миром. С ним были только дорожденные сны, из которых он помнил, что сразу взрослых людей не бывает. У каждого человека есть детство – счастливое или трудное, но без этого периода в жизни людьми не становятся. Где было оно, его детство? Кай не верил, что появился на свет сразу «готовым», как называл его Тупэ, также как не верил он и в то, что горные люди были настоящими гномами из сказок, которые в его снах чужие матери рассказывали чужим детям. И в гомункулов с колдунами он тоже не верил – мифы с реальной жизнью ничего общего не имели.
Тем не менее, странностей в его появлении на свет хватало и помимо отсутствия памяти. Тиль клялся, что пещера, которую колдун арендовал у них на тридцать лет, была пустой и других выходов кроме того, что Соломон завалил огромным камнем, не имела. Колдун заплатил золотом и ушел, пообещав вернуться через тридцать лет и пригрозив проклятием любому, кто тронет камень. Тиль рассказывал, что года через три они крепко выпили и решили поглядеть, что колдун спрятал в пещере. Но то ли Соломон подозревал, что проклятиями гномов не остановишь, то ли, действительно, был хорошим колдуном, но камень не смогли сдвинуть даже автоматической лебедкой, которая в те времена еще работала. А через шестнадцать лет глыба раскололась сама по себе. Тогда в шахте случилось сильное землетрясение, и все нижние этажи затопило самоделом, который, постепенно, ушел в грунт, но неприятные воспоминания о себе оставил. В пещеру долго не смели входить, но потом услышали крики Кая. «Ты орал, словно только что родился, – рассказывал Тиль. – Может, так оно и было. Только младенцы кричат нежнее, что ли. Тебя по всему верхнему ярусу слышно было».
Эти моменты Кай помнил хорошо. Такого дикого ужаса он потом никогда не испытывал. Кровь и горькая слизь на губах, холодный камень под спиной, скованное параличом тело и темнота, окутывавшая его, словно кокон – а ведь еще недавно он чувствовал себя едва ли не богом. Ощущение всемогущества осталось во сне, сменившись паникой и отчаянием. Тогда он и закричал – неосознанно, все еще пребывая во власти сновидений. Так кричат люди, проснувшись от ночного кошмара. Только с ним все случилось наоборот. Теплые и ласковые дорожденные сны сменились бесконечным ужасом реальности, которая через пару недель потеряла остроту кошмара и превратилась в отупляющую обыденность, грозившую стать бесконечностью.
Неужели он, правда, пролежал все шестнадцать лет в той пещере и вырос из глиняной куклы, как утверждал Фосфор? Гномы клялись, что колдун никаких младенцев в пещеру не приносил. Соломон появлялся в шахте всего раз, и с ним даже сумки не было.
Мысли о сущности бытия и тайне собственного рождения прервало дерьмо. Кай погрузился в него с головой и понял, что ворчание Тиля по поводу подгоревшей каши о том, что «она на вкус, как дерьмо», не имело ничего общего со вкусом настоящих экскрементов. Прежде чем он вытолкнул тело на поверхность зловонного потока, то успел наглотаться столько жижи, что не сдержал рвотный рефлекс и тут же выбросил все наружу, в следующую секунду окунувшись лицом в собственную блевотину. А затем веревку дернуло, и Кай снова ушел ко дну – то приземлился Тупэ.
Когда они, кашляя и отплевываясь, вынырнули на поверхность, Кай понял, что все плохое, что случалось с ним за эти три месяца, на самом деле – лишь легкие неприятности. Настоящие проблемы были сейчас. Поток несся так стремительно, что оглядеться удалось не сразу. Когда его голова, наконец, появилась над жижей, первое, что бросилось в глаза, был свет. Ему был отчетливо виден не только цвет массы, но и низкие потолки, обросшие плесенью. Она-то и светилась. Тусклое бледное свечение исходило от осклизлых наростов, густо покрывающих канализационный тоннель. Наверное, это его блеск они увидели в дырке нужника перед тем, как прыгнуть.
Если наверху в сортире плесень успешно справлялась со зловонием, то здесь, несмотря на ее обширные плантации, она была не в силах преодолеть столетний дух древней канализации. Впрочем, уже через несколько минут зловоние перестало волновать беглецов, уступив место главной задаче – не захлебнуться. Единственным приятным моментом было то, что поток дерьма оказался теплым.
Тупэ кричал так, что умудрялся заглушать даже грохот стремительно несущейся воды. Первая попытка зацепиться за узкий порог, тянущийся вдоль стены, не удалась. Ступенька оказалась выше, чем рассчитал Кай, и ко всему обросла плесенью, по которой скользили пальцы. Они пронеслись мимо двух крутых поворотов и рухнули с небольшого водопада из дерьма, прежде чем Кай предпринял вторую попытку выбраться. Болезненно ушибив плечо, он отплыл к середине потока, хлебнул горечи, закашлялся и понял, что ему надо было сделать с самого начала. Трофейный нож, добытый в пещере с затонувшей буровой, не выпал из кармана и не потерялся в зловонной пучине. Когда Кай в третий раз подгреб к ступени, то со всей силы всадил лезвие в осклизлый нарост. Какое-то время нож скользил, оставляя в плесени глубокие порезы, но вдруг остановился, попав в трещину. Понимая, что клинок
