Кто там
а на третий год меня выпустят, я приду приникнуть к твоим воротам.
тебя кликнет охранник, ты выйдешь и спросишь — кто там?
мы рискнем говорить, если б говорили ожог и лед, не молчали бы черт и ладан:
«есть порядок вещей, увы, он не нами задан;
я боюсь тебя, я мертвею внутри, как от ужаса или чуда,
столько людей, почему все смотрят, уйдем отсюда.
кончилась моя юность, принц дикий лебедь, моя всесильная, огневая,
я гляжу на тебя, по контуру выгнивая;
здорово, что тебя, не задев и пальцем, обходят годы,
здорово, что у тебя, как прежде, нет мне ни милости, ни свободы
я не знаю, что вообще любовь, кроме вечной жажды
пламенем объятым лицом лечь в снег этих рук однажды,
есть ли у меня еще смысл, кроме гибельного блаженства
запоминать тебя, чтоб узнать потом по случайной десятой жеста;
дай мне напиться воздуха у волос, и я двинусь своей дорогой,
чтобы сердце не взорвалось, не касайся меня, не трогай,
сделаем вид, как принято у земных, что мы рады встрече,
как-то простимся, пожмем плечами, уроним плечи»
если тебя спросят, зачем ожог приходил за льдом, не опасна его игра ли,
говори, что так собран мир, что не мы его собирали,
всякий завоеватель раз в год выходит глядеть с досадой
на закат, что ни взять ни хитростью, ни осадой, —
люди любят взглянуть за край, обвариться в небесном тигле, —
а вообще идите работайте, что это вы притихли.
знаешь, если искать врага — обретаешь его в любом.
вот, пожалуй, спроси меня — мне никто не страшен:
я спокоен и прям и знаю, что впереди.
я хожу без страховки с факелом надо лбом
по стальной струне, натянутой между башен,
когда снизу кричат только: «упади».
разве они знают, чего мне стоило ремесло.
разве они видели, сколько раз я орал и плакал.
разве ступят на ветер, нащупав его изгиб.
