отличным ученым». Вот он теперь и снял с него шинель и открыл дверь в большую науку.
Да-а! Самому-то Алексею Платоновичу не вышла эта счастливая доля: его доля — до конца жизни ходить в шинели, не выпускать оружия из рук, потому что в мире очень уж неспокойно.
«Белая армия, черный барон снова готовят нам царский трон…» — зазвучали в ушах слова строевой песни, е которой он, Тимофей, прошагал немало сотен верст. Белая армия разбита, и «черный барон» смылся за границу, там и окочурился. Царский трон им уже не вернуть. Нет этих старых врагов, на смену им явились новые. Иные просто переоделись в новую одежду. И только зазевайся, задремли — враз навалится со всех сторон темная сила.
«Так пусть же Красная сжимает властно свой штык мозолистой рукой…» В этом, и только в этом, надежда Советской державы отстоять то, что добыто тяжелой борьбой в огне революции.
Алексей Платонович еще и так говорил: «Не век ты будешь носить шинель, хотя сейчас это нужно Родине. Не век будут терзать человечество жестокие войны…»
Не так-то много времени прошло с тех пор. И разве уже сейчас может Родина обойтись без него, Тимофея Бурмакина, одетого, как и прежде, в военную шинель? И новая война совсем никому не грозит?
Комиссар Васенин, понятно, на всю свою жизнь доброволец. Ему не нужны приказы, его голос сердца, голое гражданской совести всегда призывает стоять на том посту, где опаснее всего. Мардарий Сидорович, человек тоже военной выучки, пожил, пожил в Москве на спокойной работе, да и потянулся на Дальний Восток. Там труднее, и, как рабочий, он там нужнее. К тому же близ границы всегда сильнее порохом пахнет.
Эх, Алексей Платонович, все ты по щедрости душевной своей рассчитал, все хорошо подготовил! Бери только, получай твой подарок. Но ведь из памяти не вытравишь и эти твои слова: «Понимаю, тебе в науку хочется побыстрее. Так ты совмещай. Поставь себе это второй целью в жизни». Поставил. И совмещал. Рабфак окончил. А сколько книг прочитал, как раз по университетской программе?
Почему-то и Анталов не с этого начал. Зачем-то сказал «выбирай». Мог бы просто: «Вот тебе лист бумаги, пиши рапорт с просьбой об увольнении в запас». И так далее. Он это любит — предлагать писать рапорты.
Нет, конечно, и не играет он и не проверку делает…
— Пять минут, Бурмакин, закончились.
— Я прошу, товарищ начальник школы, подтвердить прежнее мое назначение. На Дальний Восток.
Анталов уселся на свое место за столом. И сразу сделался, как всегда, холодным и строгим.
— Думал ты долго. Потому вопросов к тебе не имею. Давай пиши рапорт.
И пододвинул перо и лист бумаги…
9
Тимофей перевернулся на другой бок. На деревянном полу все-таки жестковато. В открытом поле, на земле, и то как-то лучше. К тому же еще и дует из-под двери. Ну да ладно, в полете наверстает, свое возьмет.
А Виктор спит, что называется, без задних ног. Это водочка, зелье проклятое. И усталость с непривычки, конечно. Дипломаты, они к комфорту приучены. Дома живет он, разумеется, по-барски. Весь какой-то изнеженный, словно в молоке вымоченный. Человек совсем другого мира. Показать бы Людмиле его. Помнит она брата. И обрадовалась бы, очень обрадовалась. Родной — всегда родной. Только у него-то, у Виктора-Вацлава, не особенно пылают к сестре родственные чувства. «Привет передай» — и достаточно.
Впрочем, что судить с первой встречи, с перепутанного разными разностями первого разговора? Можно и его понять: отыскались рукописи отца, в которых ему неведомо какие откровения чудятся, а тут ушат холодной воды на голову. И кто льет? По какому праву?
Ничего, разговор этот завтра, хочешь-не хочешь, а опять продолжится. В самом деле, не сидеть же всю дорогу до Иркутска бирюками. Виктор, может быть, и не станет скучать. У него есть веселая собеседница. Пилоты рассказывали: Ирина Ткаченко, оказывается, только что с мужем развелась. Ну и дурит, бедовая головушка, не то с радости, не то с отчаяния.
Если все пойдет хорошо — пилоты ворчат на сильную перегрузку, — послезавтра Верхнеудинск. Там Хабаровск, Владивосток, своя дивизия, свой полк, и — Люда. Милая, милая! Самому даже странно представить себе этот путь от Теруэля до Тихого океана, из одного конца материка в другой!
Сколько же раз Люда, наверно, водила пальцем по карте, догадываясь, близ какого кружочка с названием чужого города находится сейчас ее Тима. А он, на-ка тебе, внезапно из Москвы телеграмму: «Вылетаю». И подписался многозначительно: «Полковник Бурмакин». Ахнет Люда… Провожала, не зная, куда, майором…
Дрема сильнее одолевает Тимофея. Он поплотнее натягивает шинель. И видит себя опять, словно со стороны,
…На Восток, на Дальний Восток…
