– Вот где можно побеседовать наедине с собой, спокойно все обсудить, – думает Иван, лег в стог и мечтает, запах свежей травы вдыхает.
Намял он под собой солому, и твердо стало ему. Вот уж хочет вылезти из стога проветриться. Дернулся снаружи, а выйти не может, точно в капкане каком он, как в болото засосало. Но выйти же надо, так солома опротивела, а нельзя. В сене уютно, тепло, хоть оставайся в нем навсегда.
Ничего не может поделать с собой Иван, а из стога выбраться нужно, да поскорей. И стал он поочередно ногами топать и приговаривать:
– Сено-солома, сено-солома.
Одна нога наступает, он приговаривает: «Сено», другая нога наступает, он приговаривает: «Солома». Так и вышло в рифму: «Сено-солома, сено- солома».
Сбивал он ногами свое место в стоге, да так громко и бойко, будто полк строевой стал двигаться и метаться.
– Да это же излишество! Лежу в стоге, выглядываю из него, под носом все запахи трав. А мне все мало. Так и до бесконечности можно здесь просидеть. Только куда спешить? Так и буду приговаривать:
– Сено-солома, сено-солома.
Слова, как замок.
Дедово сердце
Дед лежал на больничной койке и смотрел в обледенелое окно. На окне были непонятные узоры, будто что-то зашифровано на секретном листе, и нельзя такое прочитать. Да дед и не хотел ни во что вникать, хотел забыть прежние дни, что так разбили его здоровье и нарушили жизнь. У деда болело сердце. Ведь ему предстояла операция. Как сказали врачи, в сердце были повреждены сосуды, и как перенесет дед операцию еще неизвестно.
Во всяком случае, сердце очень больное, и ходить деду надо очень осторожно.
Но сердце у деда болело не только по заключению врачей, но и от нажитых проблем, от беспокойства за детей и непредвиденных передряг, которые внедрялись в его жизнь совсем неожиданно. Да и мог ли он сам об этом предполагать? Разве мог он подумать, что один сын устроит большой розыгрыш, как Марсельский арлекин, будет язвительно подкалывать железками «колючей» шапки. Деду казалось, что подобная «колючка» воткнется в его больное сердце и разорвет его с дикой болью. Хотя Арлекин преследовал его тенью в непонятных воображаемых разговорах прохожих по дороге, на рынках, в магазинах и даже в конторах. Но это были только отговорки, похожие на злую шутку.
Другой сын не захотел иметь настоящее образование, сдал квартиру. Получил наследство и решил уехать грабительским путем в Америку, где обучаются совсем иным способом.
– Разве это по-русски, – сокрушался дед. И у него тоже болело сердце.
А третий сын был настоящий мученик. И на него было горько и обидно смотреть, как он зарабатывает на хлеб, который пекут вместе с кровью и потом, и строит дом, наматывая слюни на кулак, чтобы завинтить винтик.
Обидно и горько было деду. Но жил он гордо в деревне, где бабы веселились с блинами, соблюдая казенный этикет с правилами Муси, как говорил дед. Это 3 М, 3 С и 1 Я.
И кот Месье, как глава амбара, мог это подтвердить: мука, молоко, масло – ему, соль, сахар, сода – домовому. А яйцо – на язычок.
Дед лежал и был в печали, будто просил, чтобы что-то вдохнуло бы в него и повеяло свежестью, и оживило его старый раздраконенный организм.
Он безразлично смотрел на обмороженные окна, куда задувал ветер, как-то попискивая. И ему чудилось, что так скулит его собака Душа и просится к нему, вот она съежилась, как языческий божок в неудобной позе, будто кто-то злой ругал ее. Но она, охотница, не боялась, привыкнув к сквознякам и дикому ветру, что только помогало ей отыскивать дичь. Дед представлял, что Душа скучает по нему, и сам грустил.
После ужина медсестра поставила греть чай возле дедушкиного места. Через некоторое время пар из чайника повалил в сторону окошка, чуть оттаяв на нем маленький кружок, размером с кулак. Дед смотрел через него, как в дупло, на черное небо за окном и думал, вот такое же мое сердце.
История башмака
В своем шкафу я нашла старый башмак. Вернее, башмак был совсем новый, не ношенный, но давнишний и совсем забытый.
– А где второй, – подумала я и стала в куче обуви отыскивать его пару. Но второго башмака почему-то не оказалось.
– Жалко, – подумала я, – неужели, теперь выбрасывать башмак, пропала пара. А башмак-то совсем новый, да еще лакированный, концертный, совсем не хочется его выбрасывать.
– Может, сохранить его на память, – решила я.
Так один башмак и стал лежать перед моим носом у дивана, пока не стал надоедать.
– Надо, наконец, выбросить его, – думала я, – а то я спотыкаюсь только, и, вообще, он уже надоел, намаячил и так слишком много.
Я взяла башмак и стала его рассматривать.
– Моднющий какой, с острым носиком, на каблучке, черный, блестящий, на гладкой скользкой подошве, хоть катайся на нем. Ну, просто красавец! Ну, жалко выбрасывать, была бы пара. Сейчас давно не выпускают такого качества. А то бы ходила в таких башмаках, хотя они мужские.
