- О, великий и могучий русский язык! - вздохнул многозначительно Владимир.
Борис снисходительно улыбнулся и замял этот разговор.
Он поднялся, подошел к пианино, потрогал ноты.
- Людмила Васильевна, может, вы нам сыграете?
- Правда, сыграй, Люсенька! - поддержала Лидия Константиновна. Люся наотрез отказалась.
- В карты могу сыграть с вами. Хотите? - предложила она.
- В преферанс? - уточнил Борис.
- Нет, в дурака. - И ее озорной насмешливый взгляд прощупывал то одного, то другого гостя.
- Перспектива остаться в дураках меня не прельщает, - ответил Борис с улыбочкой.
- Вам не везет в карты? - спросила Лидия Константиновна.
- Да, представьте себе... - голос и взгляд Бориса многозначительны. Владимир поднялся и сказал:
- Нам, пожалуй, пора и честь знать. Пошли, Боря?
- Куда ты спешишь? - забеспокоился Борис. - Вечно ему не сидится!
- Ну что ж, тогда оставайся. - И Владимир стал прощаться.
- Не уходите, Володя, - попросила Люся. - Посидите еще немножко и вместе уйдете...
- Вместе? - с деланным удивлением переспросил Владимир. - Вы не знаете нашего Борю!
И Юлину ничего не оставалось, как уйти вместе с Владимиром. На улице, перед тем как проститься, он сказал:
- Мы, кажется, помешали друг другу?
- Не нахожу, - коротко ответил Машков. Ему хотелось побыстрей отвязаться от Бориса.
Но у Юлина, видимо, были свои планы, и он предложил зайти в кафе. Машков отрицательно покачал головой.
- На тебя хандра нашла, это нехорошо, старик! - Борис похлопал Владимира по плечу, но тот отстранился.
- Будь здоров, Боря, я спать пойду.
Машков долго бродил по улицам вечерней Москвы. Все думал о Люсе, злился на Бориса: «Черт его принес не вовремя! И что Люся хотела сказать своими словами: “Я не могу вам всего объяснить”»?
Странные у него были отношения с Люсей. Он любил и боготворил ее и в то же время наверняка не знал, как она к нему относится. Люся и не отталкивала его от себя, и не позволяла перейти тот рубеж, за которым начинается любовь. Она говорила: «Будем просто друзьями». Впрочем, и дружба у них не дружба, а так... игра в кошки и мышки, как сказал однажды Павел. Как все влюбленные в его годы, он считал Люсю самой красивой и самой умной девушкой на целом свете. Иногда он сердился и досадовал, но стоило ей взглянуть на него тем обжигающим лучистым взглядом, каким она дважды посмотрела сегодня, и он делался сам не свой. Вот ведь чертовщина!
Накануне отъезда в деревню Владимир зашел в мастерскую Пчелкина. На звонок долго не открывали, и он уже решил уходить, начал даже спускаться по лестнице, как его окликнули. На пороге мастерской стоял плотный, круглый, затянутый в рыжую суконную пижаму Николай Николаевич.
- Вот он, беглец! Наконец-то! Где ты пропадал? Почему не показываешься? - воскликнул Пчелкин, пропуская впереди себя Владимира. В маленькой уютной гостиной у зеленого столика сидел бескровный, крутолобый бородач неопределенного возраста. Машков узнал Винокурова, но вида не подал. Пчелкин представил его.
- Мой ученик, талантливый молодой художник Владимир Иванович Машков. А это Семен Семенович Винокуров. Рекомендации, как говорится, излишни.
Семен Семенович важно поднялся и, протянув руку, спросил снисходительно:
- Мы, кажется, встречались на худсовете... Кстати, как ваша картина? Дорабатываете?
- Нет, - ответил Владимир, разглядывая критика. В его фигуре, облике было что-то неуловимое неопределенное. Трудно было сказать, толст он или тощ, стар или молод, даже рост его был какой-то непостоянный. В кресле показался Владимиру маленьким, а когда встал, оказался почти высоким, будто поднялся на постамент.
А Пчелкин между тем говорил Владимиру:
- Звонил я тебе, а вчера с Пашей Окуневым заходили домой и не застали. Где же ты все-таки пропадал?
- В Москве, - натянуто улыбнулся Владимир. Присутствие Винокурова стесняло его.
- Говорят, ты написал неплохую картину на тему любви и женитьбы? - С хитрецой допрашивал Пчелкин.
- Дым без огня не бывает.
- И, говорят, ее какой-то чудак провалил на худсовете?
- К сожалению, верно и это.
- А чудак, очевидно, я, - ухмыльнулся Винокуров. Пчелкин залился смехом и сказал укоряюще:
