- Это был конец зимы. А сейчас лето.
- Вы любили Бориса?
- Пыталась. А любила другого.
- А сейчас?
- Сейчас мне никто не мешает его любить.
- Бориса?
- Другого...
У метро «Лермонтовская» он сказал:
- Здесь мы дважды прощались «навсегда». - Она ответила с доверительной улыбкой, вскинув голову к темно -му звездному небу:
- Тогда здесь не было этих высотных зданий. И площадь Лермонтова называлась по-другому.
- А помните, когда закладывали высотные здания?
- Седьмого сентября сорок седьмого года. В день вашего рождения. Вы на меня тогда очень обиделись. Я была просто глупой девчонкой, которую следовало высечь. К сожалению, этого не сделали ни мои родители, ни вы.
- А по какому праву я?
- По праву самого близкого друга. - На Комсомольской площади, недалеко от Люсиного дома, они задержались.
- Уже поздно, до завтра, - сказала она, но уходить ей не хотелось и она не выпускала его руки. Он с трепетом ощущал прикосновение ее рук, прислушивался к ее неровному учащенному дыханию и был счастлив. А она спрашивала:
- Неужели вам не хотелось взглянуть на свою лучшую картину?
- Хотелось. И сейчас бы не прочь.
- Сейчас поздно. Потерпите до завтра. Вы очень терпеливы. Мне сейчас подумалось: сколько я вам страданий принесла. Забыть их нельзя, я это знаю. А вот простить, сможете ли вы простить меня когда-нибудь?
- В старину говорилось: Бог простит. А нам самим эти вопросы решать приходится...
Давно не видела Валентина Ивановна таким счастливым своего сына. Счастье было написано на его лице, искрилось в синих глазах, как-то по-особому потемневших и возбужденных. Валентина Ивановна не спала, она ждала его, чтобы сообщить важную весть.
- Звонили от академика Камышева, просили непременно позвонить. Вот телефон...
Конечно, она могла все это написать ему в записке и лечь спать, но разве можно уснуть, не дождавшись сына, которого ночью разыскивает известный академик!
Владимир взглянул на часы - удобно ли беспокоить старика? Мать, видя его нерешительность, сказала:
- Обязательно просили позвонить.
К телефону подошел Камышев, сказал с деланным укором:
- Допоздна, милый, по ресторанам засиживаешься!
- Я не был в ресторане, Михаил Герасимович. Собрание-то какое было! Тут о еде и вовсе забудешь.
- А ты ко мне приезжай, вместе и поужинаем. Хорошо ехать ночью по свободным, просторным магистралям Москвы!
В пути Владимир гадал: «Зачем все-таки я ему понадобился? Наверно, гости собрались у старика. Может быть, день рождения или золотая свадьба. Тогда как-то неудобно без подарка...»
Михаил Герасимович сам открыл ему дверь и сказал у порога:
- Один? А я думал, притащишь солдат из своего войска.
- Каких солдат?
- Да воинов нашего реалистического фронта. Ну хоть Еременку, Окунева, Вартаняна да искусствоведку, как ее? Журавлеву или Лебедеву? Оказывается, толковая девица!
Не поймешь его, издевается, что ли? Хотя не похоже -голос мягкий, ласковый, с какими-то теплыми отеческими нотками, в усталых блеклых глазах светится доброта.
В доме тишина. Прошли в мастерскую - и там безлюдно. Значит, никакого веселья? Глаза Владимира разбежались по эскизам, этюдам, незаконченным и законченным картинам. В каждой вещи чувствовалась уверенная рука талантливого живописца. Вот лагерь Емельяна Пугачева, а вот Ломоносов в родной деревне, Пушкин в Оренбурге, русская тройка, а вот горят помещичьи усадьбы. Владимир повернулся в другую сторону. Ленин среди рабочих, цветущий луг у Волги, старинный шлях... От восхищения Владимир расширил глаза и мысленно произнес: «Тут русский дух, тут Русью пахнет».
Старик сел в кресло у круглого столика, на котором -две бутылки, холодная осетрина, ветчина, соленые огурцы и отварная картошка, сказал ласково:
- Смотреть потом будешь, садись перекуси, да и поговорим.
