Наставления бродячего философа. Полное собрание текстов

не помыслил, что в сих Господних птицах наружное лицо и взор восхваляется, пусть слышит Сираха: «Сердце человеческое изменяет лицо его на добро». Сердце чистое рождает голубиное око и горлицын голос. Уста безумных и очи в таком же их сердце живут, сердца же премудрых – корень и глава внешностей их.

Памва. Чудный образ, по которому велено приносить в жертву птиц. Велит оторвать голову и сцедить кровь долой. «Да отторгнет главу его (голубову) и исцедит кровь». Так же велит отлучить гортань с перьями и бросить против востока, там, где пепел: «Пусть отлучит гортань с перьем и бросит ее от алтаря на восток, на место пепла». Голубя не велит так, как скота, разделять, а только: «Да изломит его от крыльев и да не разделит». Такая-де жертва – запах благовония Господу.

Вот вам поварня и дурачество Божие!

Беседа, нареченная двое, о том, что блаженным быть легко[86]

Персоны: Михаил, Даниил, Израиль, Фарра, Наеман

Фарра. О Наеман! Утешь меня, друг мой…

Наеман. Кто тебя перепугал, брат Фарра? Дерзай! Мир тебе! Не бойся! Конечно, ты сидел в сонмище тех: «Гроб открыт – гортань их…»

Фарра. Те-то сирены наполнили мой слух и сердце жалостным смущенным пением.

Михаил. Для чего ж ты себе ушей не закупорил воском так, как древний Уликс[87]

Фарра. Тайна сия мне неизвестна. А знаю, что они мне напели много чудес, обескураживших сердце мое. Не чудо ли сие? Есть-де в Европе некий пророк, святой Иеремей. Он нашел из трав сок, обновляющий ему и друзьям его молодость, как орлиную юность. Выслушайте второе чудо. Некий доктор медицины питался хлебом только и водою и жил без всяких болезней лет 300. На вот и третье! Некий калмык имеет столь быстрые очи, что яснее и далее видит, нежели какая-либо зрительная трубка. Вот чем меня пленили сладкогласные сирены! А мои очи день ото дня слабеют. Не чаю прожить и 20 лет. Кто же мне и какая страна обновит юность? Век мой оканчивается…

Михаил. О Фарра! Не тужи, друг мой. Мы замажем уши твои воском, медом и сотом: вечностью. С нами Бог, разумейте, о невежи! И совет ваш и слово разорится, ибо с нами Бог. Услышите Господа сил, того освятите. «Тот будет тебе в освящение, если будешь уповать на него». А иначе вся ваша крепость, о язычники осязающие, язычники неверующие, будет вам камень претыкания, и камень падения, и падеж сокрушения. «И сокрушатся, и приблизятся, и взяты будут люди, в твердыне своей находящиеся». О друг мой Израиль! Блаженны мы, ибо Богу угодное нам понятно.

Израиль. Взгляни на меня, Фарра. Почто ты пленился лестным твоих сиренов пением? Вот влеку тебя на камень претыкания и падения. Почто, забыв Господа, святишь то, что не есть святое? «Тот будет тебе в освящение, если будешь уповать на него». Друзья Иеремиины состареют, опять безболезние докторово прервется, а очи Калмыковы потемнеют. «Терпящие же Господа обновят крепость, окрылатеют, как орлы, потекут и не утрудятся, пойдут и не взалчут».

Даниил. Слушай, Фарра! Разумеешь ли, что значит освятить?

Фарра. Ей-ей, не разумею! Научи меня!

Даниил. Освятить – значит основать и утвердить. Святое же – значит незыблемое, неподвижное… Когда Исайя вопиет: «Господа сил, того освятите», тогда значит, что он один есть свят, т. е. камень тверд, чтобы безопасно основать нам нашего счастия храмину, а не дерзали бы мы святить ни одной твари, как клятву и песок. «Всякая плоть – сено». Слово же Божие, сиречь основание, сила и дух, пребывает вовеки. Адамант сам собою тверд есть, а мы, только почитая его таковым, делаем твердым. И сие-то есть: «Будет тебе во освящение, если будешь уповать на него». Сиречь освятит тебя и утвердит счастия твой домик вечно и неподвижно, если, минув дрянь, весь песок и сено, почтешь единого его святым и твердым.

Фарра. Ай, друг мой Даниил! Не худо ты судил.

Даниил. Плюнь же, голубчик мой, на Веремиеву юность, на докторово тристалетие и на калмыцкие глаза. Истинная дружба, правдивое счастие и прямая юность никогда не обветшают. Ах, все то не наше, что нас оставляет. Пускай будет при нас, пока оставит нас. Но да знаем, что все сие неверный нам друг. Один умирает в 30, а другой в 300 лет. Если умирать есть несчастье, так оба бедны. Не велика в том отрада тюремнику, что иных в три часа, а его в 30 дней вытащат на эшафот. Какое же то мне и здоровье, которому концом слабость? Какая то мне молодость, рождающая мне старость? Ах! Не называй сладостью, если рождает горесть. Не делай долготою ничего, что прекращается. Не именуй счастием ничего, что опровергается. От плодов и от конца его суди всякое дело. Не люблю жизни, печатлеемой смертью, и сама она есть смерть. Конец делам, будь судьей!

Не то орел, что летает,
Но то, что легко се дает.
Не то око, что яснеет,
Но то, что не отемнеет.

Вот тебе прямое око, как написано о друге Божием: «Не отемнели очи его, ни истлели уста его».

Фарра. О Наеман, Наеман! Утешь меня, друг мой!

Наеман. О любезная душа! Околдунил тебя голос сладкий, сиренский голос, влекущий лодку твою на камни. Ей! О сих-то камнях голос сей Исайи: «Приблизятся, и сокрушатся, и падут». «Наполнятся дома шумом, и почиют тут сирены». Но не бойся! Господь избавит тебя. Положит тебе в основание камень многоценен, краеуголен. «Тогда спасешься и уразумеешь, где ты был».