Наставления бродячего философа. Полное собрание текстов

«Смерть спасет их», поедающих плоды смертной плоти, горькую и гладкую тень гибельной смоковницы, минувших самое дерево райское. «Взалчут на вечер…»

Когда слышишь: «Изопьют все грешные земли дрожжи», разумей, что устранившиеся и бродящие по окольным околицам и наружным городским ругам, шатающиеся по концам и хвостам с евангельским бесным по пустым местам, по распутиям вне селений и гробовищам имущие скотское, и женское оное рассуждение: «Души мужей, женам подобных, взалчут». Все сии, ей, не вкусят сладчайшей оной сына царева вечери: «Не должен пить… Пока пью новое вино в Царствии Небесном». Все сии содомляне толпятся под вечер в дом Лотов к ангелам, но не входят, а только извне обходят по лужам, окружающим стены города: алчны и жадны, труждающиеся и обремененны. Главная причина сему есть подлая и прегрубая, тяжелее олова, а грубее сыра тяжесть сердца их. Погрязают сыновья сии тяжкосердые, как олово. «Голова окружения их, труд умен их». «Прокисло, как молоко, сердце их. О Исайя!» «Узнай, как пепел, сердце их, и прельщаются». «Зачем любите суету и ищите ложь?» «Вкусите и увидите», «Как удивил Господь преподобного своего», «Возведите очи ваши…»

Что ж ты, друг мой, думаешь? Ты все, как слепой содомлянин, одно осязаешь. Всяка тлень есть то одно. Очувствуйся. Мертв ты. Привязался ты к твоему трупу, ни о чем сверх него не помышляя.

Одно, а не двое в себе видишь и, к сему прилепляясь, исполняешь пословицу: «Глуп, кто двоих насчитать не знает». Глядишь в зеркало, не думая про себя. Взираешь на тень, не помня яблони самой, смотришь на след, а не вздумаешь про льва, куда сей след ведет. Зеваешь на радугу, а не памятуешь о солнце, образуемом красками ее. Сие значит: одно пустое в себе видеть, а посему и не разуметь, и не знать себя, самого себя. Разуметь же – значит сверх видного предмета провидеть умом нечто невидное, обетованное видным: «Поклонитесь, и увидите…» Сие-то есть хранить, наблюдать, примечать, сиречь при известном понять безвестное, а с предстоящего, будто с высокой горы, умный луч, как праволучную стрелу в цель, метать в отдаленную тайность. Отсюда родилось слово символ. Вот что значит взойти на Сион, на соломоновскую вооруженную башню, стоять на страже с Аввакумом и быть обсерватором. Так-то блистает, как солнце, и как праволучные стрелы молниины, ум праведных, имущих души свои в руке Божией, и не прикоснется к ним мука. Они, как искры по стеблию, через всю углями их опустошаемую тлень текут, взлетают и возносятся к вечному, как стрелы сильного изощренны, вооружившие столп Давидов, в колчане тела тленного сокровенные. Сии божественные сердца и души, воскрылившись посребренными оными, Ноевой голубицы, крыльями: «Крылья ее – крылья огня», и вверх в чертог вечности устремляясь орлим.

Афанасий. Ей!..

Беседа 2-я Нареченная Observatorium specula, по-еврейски – Сион[115]

Что есть истинное блаженство? На чем оно твердо стоит? – Конечно, камень оный есть великий, дивный и единый.

Лица: Афанасий, Яков, Ермолай, Лонгин, Григорий

Афанасий. Скажи мне, Григорий, для чего эллины назвали блаженство ?????µ????, сиречь благоразумие, а блаженного ?????µ???

Григорий. Ты ж мне скажи, для чего евреи назвали оное ж светом? Оно не солнце. «Воссияет вам, боящимся имени моего, солнце правды…» Малахия.

Афанасий. Не для того ли, что умное око, как свет и фонарь во тьме, предводительствует нам, когда блаженства ищем? А всякое сомнение и невежество есть тьма.

Яков. Умное око есть нам вождь во всех делах. Неужели хорошая скриница и табакерка наречется у тебя свет и благоразумие?

Григорий. ???µ?? или Даймон, или демон – значит дух видения. Каждый же человек состоит из двоих, противостоящих себе и борющихся, начал или естеств: из горнего и подлого, сиречь из вечности и тления. Посему в каждом живут два демона или ангела, сиречь вестники и посланники своих царей: ангел благой и злой, хранитель и губитель, мирный и мятежный, светлый и темный… Справьтесь, о друга мои, с собою, загляните внутрь себя. Ей, сказываю вам, увидите тайную борьбу двоих мысленных воинств, наипаче при начинании важного дела. Вникните только и возникните на думное сердца вашего поле, всех океанов и всяких небес пространнейшее. В один час сколькие тысячи перелетают пернатых, и молнии быстрейших дум ваших во все концы Вселенной, и во всю поднебесную пресмыкающихся? Нет дела, ни самого мелочного действия, которому бы не были они началом и семенем. Горнее духов ополчение немолчно вопиет: «Кто, как Бог?», «Всякая плоть сено, и ничто». «Дух животворит слово Божие». «Внял ли ты рабу моему Иову?» «Ты, Христос, сын Бога живого…» А дольнее в бездне сердечной противоречит: «Нет Бога». «Плоть и кровь все животворит». «Зря ли чтит Иов Бога?» «Доходы то делают». «Христос обманывает народы…» Обе сии армии, как потоки от источников, зависят от таковых же, двоих своих начал: горнего и дольнего, от духа и плоти, от Бога и сатаны[116], от Христа и антихриста. Великая и благая дума есть главный ангел, весть благая, совет правый, уста премудрые, язык ново-огненный, благовестив мира, слово жизни, семя благословенное, слово спасительное и напротив того. Теперь скажи, Афанасий, борются ли твои мысли?

Афанасий. Ей, отгадал ты! Одна мысль вопиет во мне, или скажу с пророком Захариею: «Ангел, говорящий во мне, – новое, не полезное возвещает Сковорода». А неприязненный ангел хитро противоречит и шепчет, как Еве, вот что: «Тонко чересчур прядет, не годится на рубаху