Таким образом, Петр, работая на иностранных верфях, не спуская глаз с России, участвовал и в работе, в ней производившейся. На печатях писем, присылаемых Петром в Россию, читалась надпись: «Аз бо есмь в чину учимых, и учащих мя требую». К патриарху он писал: «Мы в Нидерландах, в городе Амстердаме, благодатию божиею и вашими молитвами при добром состоянии живы и, последуя божию слову, бывшему к праотцу Адаму, трудимся, что чиним не от нужды, но доброго ради приобретения морского пути, дабы, искусясь совершенно, могли, возвратясь, против врагов имени Иисуса Христа победителями, и христиан, тамо будущих, свободителями благодатию его быть, чего до последнего издыхания желать не перестану». В начале 1698 года Петр уже в Англии, работает на дептфортской верфи, оканчивает здесь кораблестроительную науку, делает, как и на твердой земле, большой набор мастеров. Проведя три месяца в Англии, он опять на твердой земле и направляет путь в Вену; здесь надобно хлопотать, чтоб император не заключал отдельного мира с турками; чтоб Россию не оставили одну в войне с ними, при чем трудно было бы заключить скорый и выгодный мир. Из Вены Петр собрался в Венецию, в это южное морское государство, но вместо Венеции надобно было возвратиться в Россию: там бунтовали стрельцы.
Стрельцы и Петр – мы привыкли в этих явлениях представлять себе чтото крайне враждебное друг другу. Но при этой враждебности нельзя останавливаться только на личных отношениях стрельцов к Петру. Первые впечатления, впечатления детства, бывают самые сильные; ими воспитывается, слагается человек. Нам укажут ребенка, одаренного необыкновенно сильной природой, огненного, страстного, и скажут, что этот ребенок, как только начал понимать, находился среди тяжких, раздражающих впечатлений; как только начал понимать, существа самые близкие, начиная с матери, питают его горькими жалобами на гонения, неправду и таким образом постоянно раздражают его, держат это нежное распускающееся растение под палящим, иссушающим ветром вражды, ненависти. Нам скажут, что этому ребенку наконец прояснили душу, порадовали, объявили, что гонения кончились, он объявлен царем; его мать весела, ее родные, ее благодетель возвращаются из ссылки, и вдруг вслед за этим ужасные кровавые сцены бунта, мать в отчаянии, ее братья, благодетель истерзаны; опять гонения, опять беспрестанные жалобы – как становится страшно за этого ребенка, воспитывающегося под такими впечатлениями, и чем сильнее его природа, тем страшнее за него. Какой губительный яд принял он и в каком количестве! Говорят, что десятилетний Петр сохранял изумительное спокойствие, твердость во время стрелецкого бунта: тем хуже – лучше бы он кричал, плакал, бросался в отчаянии, ломал себе руки! Он был тверд и спокоен; а откуда это трясение головы; откуда эти конвульсии в лице, эти гримасы, о которых говорила нам недавно немецкая принцесса, и от которых не в его власти было удержаться?
Петр вышел из своей тяжелой школы, отравленный этой семейной борьбою между мачехой и падчерицами, этой кровью, которой стрельцы так усердно поливали перед ним кремлевскую почву. Чтото выйдет из него? В русской истории был уже пример царственного ребенка, высокодаровитого и страстного, воспитанного подобным же образом: из этого ребенка вышел Иоанн Грозный. Не отыщется ли, к счастью России, какоенибудь противоядие? Кажется, отыскалось: это кипучая практическая деятельность, постоянное пребывание в работе, а труд есть могущественное средство успокоения, просветления души, труд, соответствующий, разумеется, силам; а какой труд мог соответствовать силам Петpa – труд преобразования! Древняя Россия дала яд великому человеку в стрелецком бунте; она же представила и противоядие в своей потребности преобразования, в своей готовности к нему. Пусть же молодой человек пребывает в работе: эта работа вылечивает его от яда, принятого в детстве; пусть не знает покоя, бросается к широкому морю, пусть строит корабль, на котором человек борется с страшной волнующейся стихией и владеет ею; пусть молодой царь упражняет свои силы в этом труде, в этой борьбе, столь достойной человека; чем более, чем многообразнее он будет трудиться, чем далее уйдет, чем более предметов завидит и усвоит себе, тем скорее успокоится, скорее просветлеет душой, скорее дастся перевес добрым в ней началам, скорее он забудет о стрелецком бунте, о кремлевской крови.
Но ему не дают забыть: только что собрался за границу, как узнает, что люди, недовольные им и его делом, дожидаются его отъезда для исполнения своих замыслов; их надежда на стрельцов и казаков – надежда, что одни начнут с одного конца, а другие с другого. Смутники были переказнены; Петра проводили кровавыми проводами. Путешествие, сильная деятельность за границей успокоили его: он собирается окончить путешествие, посмотрев на царицу южного моря, на Венецию; он возвратится домой спокойный, довольный, с богатой добычей… Нет, поехал от крови и возвратится к крови; ему не дают окончить путешествие; его зовут разделываться с стрельцами. Софья не умерла для мира в монастырской келье; она воспользовалась отсутствием брата и опять обратилась к стрельцам, и на этот раз стрельцы откликнулись, потому что были недовольны, сильно раздражены. Они видели ясно, что им предстоит тяжкое преобразование: из стрельцов превратиться в солдат. Стрелец нес легкую службу: сходит на караул – и свободен; у него свой дом в слободе, своя семья, своя лавочка, где он торгует в свободное время. Но теперь постоянная, тяжелая служба. Стрельцы оторваны от привольной московской жизни и двинуты на край света – в Азов; ждут не дождутся, когда отпустят их домой в Москву; а тут указ: велят им идти на другой край света – на литовскую границу, куда царь велел собирать войска, чтоб поддерживать избрание на польский престол пригодного для России кандидата, курфюрста саксонского Августа. Тоска стрельцов по Москве достигла высшей степени, некоторые бежали из полков в Москву и принесли оттуда товарищам призыв от царевны Софьи: «Теперь вам худо, а впредь будет еще хуже. Ступайте к Москве, чего вы стали? Про государя ничего не слышно. Быть вам в Москве, стать табором под Девичьим монастырем и бить мне челом, чтоб я шла попрежнему на державство; а если бы солдаты пускать к Москве не стали, то их побить». Бунт вспыхнул, раздались крики: «Идти к Москве! Немецкую слободу разорить и немцев побить за то, что от них православие закоснело; бояр побить; стрельцы от бояр и от иноземцев погибают и Москвы не знают; непременно идти к Москве, хотя б умереть, а один предел учинить. И к донским казакам ведомость послать; государя в Москву не пустить и убить за то, что почал веровать в немцев, сложился с немцами».
Стрельцы двинулись к Москве; солдаты под начальством боярина Шейна загородили им дорогу и поразили их. Пленных подвергли розыску; винились в бунте; но никто не сказал о призыве из Москвы. Шейн не догадался об этом призыве, но Петр тотчас догадался, как только получил известие о стрелецких
