– Да как? – поводит капитан плечами. – Наработался вот, еле спину распрямил.
Ты, мол, закурить догадайся дать.
Даёт Цезарь и закурить. Он в бригаде одного кавторанга и придерживается, больше ему не с кем душу отвесть.
– В тридцать второй человека нет! В тридцать второй! – шумят все.
Улупил помощник бригадира 32-й и ещё с ним парень один – туда, к авторемонтным, искать. А по толпе: кто? да что? – спрашивают. И дошло до Шухова: нету молдавана маленького чернявого. Какой же это молдаван? Не тот ли молдаван, что, говорят, шпионом был румынским, настоящим шпионом?
Шпионов – в каждой бригаде по пять человек, но это шпионы деланные, снарошки. По делам проходят как шпионы, а сами пленники просто. И Шухов такой же шпион.
А тот молдаван – настоящий.
Начкар как глянул в список, так и почернел весь. Ведь если шпион сбежал – это что начкару будет?
А толпу всю и Шухова зло берёт. Ведь это что за стерва, гад, падаль, паскуда, загребанец? Уж небо тёмно, свет, считай, от месяца идёт, звёзды вон, мороз силу ночную забирает – а его, пащенка, нет! Что, не наработался, падло? Казённого дня мало, одиннадцать часов, от света до света? Прокурор добавит, подожди!
И Шухову чудно?, чтобы кто-то так мог работать, звонка не замечая.
Шухов совсем забыл, что сам он только что так же работал, – и досадовал, что слишком рано собираются к вахте. Сейчас он зяб со всеми, и лютел со всеми, и ещё бы, кажется, полчаса подержи их этот молдаван, да отдал бы его конвой толпе – разодрали б, как волки телёнка!
Вот когда стал мороз забирать! Никто не стоит – или на месте переступает, или ходит два шага вперёд, два назад.
Толкуют люди – мог ли убежать молдаван? Ну, если днём ещё убёг – другое дело, а если схоронился и ждёт, чтобы с вышек охрану сняли, не дождётся. Если следа под проволокой не осталось, где уполз, – трое суток в зоне не разыщут и трое суток будут на вышках сидеть. И хоть неделю – тоже. Это уж их устав, старые арестанты знают. Вообще, если кто бежал – конвою жизнь кончается, гоняют их безо сна и еды. Так та?к иногда разъярятся – не берут беглеца живым. Пристреливают.
Уговаривает Цезарь кавторанга:
– Например, пенсне на корабельной снасти повисло, помните?
– М-да… – Кавторанг табачок покуривает.
– Или коляска по лестнице – катится, катится.
– Да… Но морская жизнь там кукольная.
– Видите ли, мы избалованы современной техникой съёмки…
– Офицеры все до одного мерзавцы…
– Исторически так и было!
– А кто ж их в бой водил?.. Потом черви по мясу прямо как дождевые ползают. Неужели уж такие были?
– Но более мелких средствами кино не покажешь!
– Думаю, это б мясо к нам в лагерь сейчас привезли вместо нашей рыбки говённой, да не мо?я, не скребя в котёл бы ухнули, так мы бы…
– А-а-а! – завопили зэки. – У-у-у!
Увидели: из авторемонтных три фигурки выскочило, – значит, с молдаваном.
– У-у-у! – люлюкает толпа от ворот.
А как те ближе подбежали, так:
– Чу-ма-а! Шко-одник! Шушера! Сука позорная! Мерзотина! Стервоза!!
И Шухов тоже кричит:
– Чу-ма!
Да ведь шутка сказать, больше полчаса времени у пятисот человек отнял!
Вобрал голову, бежит, как мышонок.
– Стой! – конвой кричит. И записывает: – Кэ-четыреста шестьдесят. Где был?
А сам подходит и прикладом карабин поворачивает.
Из толпы всё кричат:
– Сволочь! Блевотина! Паскуда!
А другие, как только сержант стал карабин прикладом оборачивать, затихли.
Молчит молдаван, голову нагнул, от конвоя пятится. Помбригадир 32-й выступил вперёд:
– Он, падло, на леса штукатурные залез, от меня прятался, а там угрелся и заснул.
