Вообще-то не полагалось ей сюда заходить, решить вопрос можно было на пороге или в той комнате, – но с Валей у него уже не раз совпадали дежурные сутки, и просто деликатность мешала ему не пустить её сюда.
Поэтому он только залистнул шифровку и как бы случайно чистой бумагой прикрыл колонки чисел, которые писал.
– Василь Васильич, я что-то запуталась! Вот, смотрите… – Второго стула не было вблизи, и Валя прилегла к ребру стола и повернула к Зотову ведомость с кривоватыми строчками и неровными цифрами. – Вот, в эшелоне четыреста сорок шесть был такой вагон – пятьдесят семь восемьсот тридцать один. Так куда его?
– Сейчас скажу. – Он выдвинул ящик, сообразил, какой из трёх скоросшивателей взять, открыл (но не так, чтоб она могла туда засматривать) и нашёл сразу: – Пятьдесят семь восемьсот тридцать первый – на Пачелму.
– Угу, – сказала Валя, записала «Пач», но не ушла, а обсасывала тыльце карандаша и продолжала смотреть в свою ведомость, всё так же приклонённая к его столу.
– Вот ты «че» неразборчиво написала, – укорил её Зотов, – а потом прочтешь как «вэ» – и на Павелец загонишь.
– Неу-жели! – спокойно отозвалась Валя. – Будет вам, Василь Васильич, ко мне придираться-то!
Посмотрела на него из-под локона.
Но подправила «ч».
– Потом во-от что… – протянула она и опять взяла карандаш в рот. Обильные локонцы её, почти льняные, спустились со лба, завесили глаза, но она их не поправляла. Такие они были вымытые и, наверно, мягонькие, – Зотов представил, как приятно потрепать их рукой. – Вот что… Платформа ноль пять сто десять.
– Малая платформа?
– Нет, большая.
– Вряд ли.
– Почему?
– Одной цифры не хватает.
– И что ж теперь делать? – Она откинула волосы. Ресницы были у неё такие ж беленькие.
– Искать, что! Надо внимательней, Валя. Эшелон – тот же?
– У-гм.
Заглядывая в скоросшиватель, Зотов стал примеряться к номерам.
А Валя смотрела на лейтенанта, на его смешные отставленные уши, нос картошкой и глаза бледно-голубые с серинкой, хорошо видные через очки. По работе он был въедливый, этот Василь Васильич, но не злой. А чем особенно ей нравился – был он мужчина не развязный, вежливый.
– Эх! – рассердился Зотов. – Сечь тебя розгами! Не ноль пять, а два ноля пять, голова!
– Два-а ноля! – удивилась Валя и вписала ноль.
– Ты ж десятилетку кончила, как тебе не стыдно?
– Да бросьте, Василь Васильич, при чём тут десятилетка? И – куда её?
– На Кирсанов.
– У-гу, – записала Валя.
Но не уходила. В том же положении, наклонённая к столу, близ него, она задумалась и пальцем одним играла с отщепинкой в доске столешницы: отклоняла отщепинку, а та опять прижималась к доске.
Мужские глаза невольно прошлись по небольшим девичьим грудям, сейчас в наклоне видимым ясно, а то всегда скраденным тяжеловатой железнодорожной курткой.
– Скоро дежурство кончится, – надула Валя губы. Они были у неё свеженькие, бледно-розовые.
– Ещё до «кончится» поработать надо! – нахмурился Зотов и перестал разглядывать девушку.
– Вы – опять к своей ба-а-бке пойдёте… Да?
– А куда ж ещё?
– Ни к кому в гости не сходите…
– Нашла время для гостей!
– И чего вам сладкого у той бабки? Даже кровати нет путёвой. На ларе спите.
– А ты откуда знаешь?
– Люди знают, говорят.
– Не время сейчас, Валечка, на мягком нежиться. А мне – тем более. И так стыдно, что не на фронте.
– Так что ж вы? дела не делаете? Чего тут стыдного! Ещё и в окопах небось наваляетесь. Ещё живы ли будете… А пока можно, надо жить как
