В руках ни у кого ничего не было.
На верхней площадке около перил, замыкающих пролёт, стоял, как солдат, вытянувшийся строгий завуч. Одни кивнули ему, другие нет.
Поднял наверх своё уширенное тело и Хабалыгин. На узкой лестнице техникума, пожалуй, ни пойти с ним рядом, ни разминуться было нельзя. Поднявшись, он отпыхивался. Только постоянно оживлённый, энергичный его вид отклонял желание посочувствовать ему – как в ходьбе и движении он борется со своим изобильным телом, вся неблаговидная жирность которого ещё была припрятана умелыми портными.
– Пройдёмте ко мне? – пригласил Фёдор Михеевич наверху.
– Да нет, что ж рассиживаться!.. – возразил Хабалыгин. – Веди нас, директор, сразу показывай, как живёшь. А, товарищи?
Товарищ из Комитета по Делам, отодвинув рукав импортного пыльника, посмотрел на часы и сказал:
– Конечно.
– Да как живу? – вздохнул Фёдор Михеевич. – Не живём, а мучаемся. В две смены. В лабораториях не хватает рабочих мест. В одной комнате разные практикумы, то и дело приборы со столов убирать, новые ставить.
Он смотрел то на одного, то на другого и говорил таким тоном, будто оправдывался и извинялся.
– Ну, уж ты распишешь та-кого! – заколыхался не то в кашле, не то в смехе Хабалыгин. Обвисающие складки на его шее, как гривенка у вола, тоже заколыхались. – Удивляться надо, как ты семь лет тут прожил!
Фёдор Михеевич поднял кустистые светлые брови над светлыми глазами:
– Так, Всеволод Борисович, не столько ж было отделений! И потоки меньше!
– Ну, веди-веди, посмотрим!
Директор кивнул завучу, чтобы везде было открыто, и повёл показывать. Гости пошли, не снимая плащей и шляп.
Вошли в просторную комнату с обмыкающими стеллажами по стенам, забитыми аппаратурой. Преподаватель, лаборантка в синем халатике и студент- старшекурсник, тот самый Чурсанов с залатанным воротом, готовили практикум. Комната была на юг и залита солнцем.
– Ну! – сказал Хабалыгин весело. – Чем плохо? Прекрасное помещение!
– Но вы же поймите, – обиделся Фёдор Михеевич, – ведь здесь три лаборатории одна на другой: основ радиотехники и антенн, радиопередающих устройств и радиоприёмных устройств.
– Ну так что из этого?! – Товарищ из министерства тоже обиженно повернул крупную взрачную голову. – А вы думаете, у нас в министерстве после реорганизации столы просторнее стоят? Ещё тесней.
– И тем более – родственные лаборатории! – Хабалыгин, очень довольный, похлопал директора по плечу. – Не прибедняйся, товарищ дорогой, не прибедняйся!
Фёдор Михеевич взглянул на него озадаченно.
Хабалыгин время от времени двигал губами и тяжёлыми щеками, будто только что прилично закусил, но ещё не почистил зубов и кое-где там застряла еда.
– А это – зачем? – Товарищ из Комитета по Делам стоял перед странными, очень уж просторными, как на великана, резиновыми сапогами с закатанными голенищами и чуть потрагивал их острым носком полуботинка.
– Высоковольтные боты, – тихо пояснил преподаватель.
– Боты??
– Высоковольтные! – громко крикнул Чурсанов с дерзостью человека, которому нечего терять.
– А-а-а, ну да, ну да, – сказал товарищ из Комитета по Делам и прошёл за другими.
Инструктор обкома, выходя последним, спросил у Чурсанова:
– А зачем они?
– Когда передатчик ремонтируют, – ответил Чурсанов.
Фёдор Михеевич собрался показывать каждую комнату, но, миновав несколько, гости вошли в аудиторию. На стенах висели таблицы английских времён и наглядные картинки. Полки шкафа были загромождены стереометрическими моделями.
Инспектор по электронике пересчитал столы (их оказалось тринадцать) и, двумя пальцами пригладив свои колкие усики, спросил:
– По сколько человек у вас в группах? По тридцать?
– Да, в основном…
– Значит, по трое – не сидят.
Пошли дальше.
В небольшой лаборатории телевидения штук десять телевизоров разных марок, новёхонькие и полуразобранные, стояли на столах.
– Работают? Все? – кивнул на них товарищ из Комитета по Делам.
– Каким надо – те работают, – тихо ответил молодой франтоватый лаборант. На нём был песочный костюм с каким-то техническим значком в лацкане и
