А в те поры и меж бояр разрухи
Великие чинились; в малолетство
Родителя, вишь, твоего, Ивана
Васильича, тягались до зареза
Князья Овчины с Шуйскими-князьями,
А из-за них и весь московский люд.
А наш-то род всегда стоял за Шуйских,
Уж так у нас от предков повелось.
Бывало, слышишь: бьют в набат у Спаса —
Вставай, купцы! Вали к одной за Шуйских!
Тут поскорее лавку на запор,
Кафтан долой, захватишь что попало,
Что Бог послал, рогатину ль, топор ли,
Бежишь на площадь, ан уж там и валка;
Одни горланят: «Телепня-Овчину!»
Другие: «Шуйских!» – и пошла катать!
Федор.
То грех великий, дедушка!
Курюков.
А вот,
Как в возраст стал твой батюшка входить,
Утихло все.
Клешнин.
Что? Видно, не шутил?
Курюков.
Избави Бог! Был грозный государь!
При нем и все бояре приутихли!
При нем беда! Глядишь, столбов наставят
На площади; а казней-то, и мук,
И пыток уж каких мы насмотрелись!
Бывало, вдруг…
Федор.
Я, дедушка, позвал вас,
Чтоб вам сказать…
Курюков.
Бывало, грянут бубны,
Чтобы народ на площадь шел…
Федор.
Я вас
Велел позвать…
Курюков.
Тут, хочешь аль не хочешь —
Неволею идешь…
Молодой купец (дергая его за полу).
Богдан Семеныч!
Царь говорит с тобой!
Курюков.
Постой, племянник,
Дай досказать. Вот мы придем на площадь,
