Не по? сердцу была б мне эта мера,
Но страшно ныне потрясать престол.
Пойдем к царю – другого нет исхода!
Мстиславский.
Кто ж будет речь вести?
Захарьин.
Да ты, боярин;
Кому ж другому? Ты меж нами старший!
Мстиславский.
Неловко мне! сегодня на меня
И без того разгневался уж царь.
Голоса.
Пусть Шуйский говорит!
Шуйский.
И мне неловко!
Захарьин.
Пожалуй, я речь поведу, бояре!
Мне гнев его не страшен – мне страшна
Земли погибель!
Годунов.
Нет, отец названый!
Не допущу тебя я до опалы!
Дай мне вести пред государем речь —
Меня не жаль!
Мстиславский.
Пойдемте ж! Годунов
Речь поведет; он всех нас лучше скажет!
Все бояре встают и уходят за Мстиславским.
Салтыков (уходя, к Голицыну).
А Сицкий-то был прав! Ведь Годунов
Так и глядит, как бы взобраться в гору!
Голицын.
Сел ниже всех, а под конец стал первый!
Шереметев.
А говорили: быть без мест!
Трубецкой.
Дай срок!
И скоро всех татарин пересядет!
Уходят.
Иоанн, бледный, изнуренный, одетый в черную рясу, сидит в креслах, с четками в руках. Возле него, на столе, Мономахова шапка; с другой стороны, на скамье, полное царское облачение. Григорий Нагой подает ему чару.
Нагой.
О государь! Не откажись хоть каплю
Вина испить! Вот уж который день
Себя ты изнуряешь! Ничего ты
И в рот не брал!
Иоанн.
Не надо пищи телу,
Когда душа упитана тоской.
