</p>
<p>
– Что, Феденька? – воевода рядом с ним на лавку садится да в глаза черные заглядывает. – Неужто не мил ты ему боле? Неужто Скуратов душою его завладел?</p>
<p>
</p>
<p>
– Не в Малюте дело, тятя… Ой не в нем! – Федька головой качает. – Бесы в душе государевой поселилися.</p>
<p>
</p>
<p>
– Это как же ты такое уразумел, Феденька? – вопрошает воевода, морщась.</p>
<p>
</p>
<p>
– Поначалу все спокойно было. Мы в Москву ехали к митрополиту новому, Герману. Царь благословение с него получить хотел. И тут до него челобитную донесли. Якобы боярин Ушинский по пьяни говаривал, что недолго Царю на Руси свирепствовать. Царь тут же с дороги свернул и вместе с сотней к тому боярину поехал. Знаешь, тятя… – Федька в окно с тоскою взглянул. – Я сам-то тоже не раз жизни людей лишал. И свирепствовал, и муки пострашнее выдумывал. Но от того, что Царь творит, у меня мурашки по спине бегают. Приехали мы в угодья боярские. Он велел всех девок солдатам отдать, а опосля в пруду потопить. Мужиков в сарай загнали да подожгли. Самого боярина с семьей на дворе вздернули. И осталася только дочь его, на сносях. Так Царь приказал ее к пруду тащить. Там собственноручно пузо ей взрезал да ребенка достал. А дитятко-то живехонькое, тятя! От матери к нему пуповина тянется. Царь его за ножки взял да в пруд опустил и ждал, покуда он не утопнет. До сих пор, тятя, слышу я крики женщины, плач детский да вижу, как баба по снегу с пузом распоротым к проруби ползти пытается. А за нею по льду след кровавый тянется, – тяжело вздыхает Федька да чарку водки, отцом поднесенную, опрокидывает.</p>
<p>
</p>
<p>
– А ты терпи, Федя! – отец сына учит. – Да его прихотям потакай.</p>
<p>
