— Это так называемый спортбайк, тут многое принесено в жертву скорости.
— И какую же скорость развивает ваш?
— Всего двести, так он у меня далеко не самый дорогой, скорее наоборот.
— Двести — чего?
— Разумеется, километров в час! Не сантиметров же в минуту.
— Это вы считаете небольшой скоростью? Просто удивительно, как ваша женщина не боится с вами ездить. Кстати, красивая.
Так как в данный момент я был Антоновым, то кивнул и уточнил:
— С ней я быстрее ста сорока не разгоняюсь. Не люблю бабского визга.
— А, ну тогда конечно, — хмыкнул Косыгин, — действительно, разве это скорость — сто сорок километров в час. Надеюсь, ваш здешний мопед все- таки не такой быстрый?
— Нет, что вы, он и до шестидесяти-то разгоняется с большим трудом.
В этот день мы успели провести первый сеанс улучшения косыгинского здоровья, а потом пообедать. И договорились, что очередная встреча будет двадцать девятого, в следующее воскресенье Алексей Николаевич занят.
— Если погода позволит, приезжайте на мопеде, — повторил он свое приглашение.
— Так вы до папки «погода» еще не добрались? Нет, это не тот синий квадрат, в нем все равно без интернета ни фига не появится. Ага, видите? Вот она. Тут зафиксирована погода за шестьдесят четвертый и шестьдесят пятый годы. Что у нас тут будет двадцать девятого? Утром минус пять, днем минус один, легкий снежок на два с половиной миллиметра. Ерунда, доеду.
Глава 21
От Косыгина я приехал к Ефремовым, ну, а Антонов по дороге еще и на часок заскочил в «Рыбу». Там он подарил предмету своих возвышенных чувств трусики и бюстгальтер. Эти тряпки были настолько незначительны по размерам, что для их переноса не пришлось даже организовывать отдельный рейс, они прошли вместе с шипами.
Дама впала в восторг и тут же, прямо при восхищенном поклоннике, примерила обновку. Ничего так, прикинул я, выглядит даже поприличнее Светы. Что было потом, я не помнил, Антонов включил свою блокировку. Не мог пораньше, а то меня зрелище его Оленьки, поспешно скидывающей свое белье и вертящейся перед зеркалом в подаренном, наводит на какие-то совершено неуместные мысли.
— Ну и как прошла сегодняшняя встреча? — поинтересовался Ефремов, когда мы вышли из дома и пошли в сторону Ленинского проспекта.
— Кажется, все мои папки он явно прочитал, однако говорить на серьезные темы пока не хочет. Для более полной информации — вот, возьмите. Это плеер, он же диктофон. Тут записаны все наши сегодняшние беседы. Послушаете, может, заметите что-либо, мной пропущенное.
— Слушать, наверное, тоже лучше на улице?
— Зачем? Дома, через наушники.
— Да, действительно, тут же есть гнездо. Ну, раз уж мы решили прогуляться, не перескажете мне содержание вашего мнения по поводу грядущей хозяйственной реформы? Вкратце.
— Ну, если особо не углубляться, то задумка-то была ничего, вполне терпимая, хотя, конечно, тоже не идеал. Но всего несколькими мелкими штрихами из нее сделали полную задницу. Суть реформы, если в нее вдуматься — это всего лишь ограниченная приватизация управления. Ясно, что любую приватизацию нужно начинать с мелочи типа пивных ларьков и парикмахерских, а уж только потом переходить к более крупным предприятиям типа пошивочных ателье и мастерских по ремонту радиоаппаратуры. Но нет, ее начали с промышленных гигантов и ими же закончили. Не то что мелкие — даже средние объекты она не затронула!
Если же чуть углубиться в детали, то картина становится вовсе неприглядная. При Сталине прибыль и то правильнее считали! Тогда ее норму устанавливали раз в год. И если, например, в самом начале года завод, выпускающий какую-нибудь хрень с себестоимостью в тысячу рублей, ухитрялся снизить ее до, скажем, девятисот, то продажная цена оставалось прежней, а дополнительные сто рублей шли заводу до конца года. Деньги, конечно, свободно тратить никто не мог, там масса ограничений, но все-таки это было лучше, чем ничего. А Либерман — это тот, кто придумал косыгинскую реформу — предлагает отпускную цену формировать как себестоимость плюс фиксированный процент прибыли, но ведь в абсолютном выражении процент от ста рублей заметно меньше, чем от тысячи. Ясное дело, что в таких условиях удешевлять производство своей продукции будет только клинический идиот. И если, например, обувной фабрике нитки шли по рублю за катушку, а потом ее форму слегка изменили, приклеили новый артикул и стали поставлять по два, то что будет?
— По логике фабрике лучше бы найти другого поставщика.
