Я прошел залу с портретами генералов, не успев взглянуть на них: жаль, что они так высоко повешены, что нельзя рассмотреть верхние67. – Наконец в одной из комнат увидели мы толпу кружащегося народа (его впускали с другого подъезда), который, как длинной полосой обойдя одну залу, тянулся в другую; нас провели прямо поперек этого круга, мимо караула в печальную залу (Castrum doloris).
Первый предмет, который нам бросился в глаза, был священник, читавший евангелие, далее влево виден был катафалк с гробом на нем, покрытым порфирой; толпа народа, дежурных придворных мужчин и женщин, офицеров, кадетов и гренадеров так были перемешаны между собой и так было тесно, что целое не имело ничего порядочного, чинного и печального.[42] Дым от разных курений и от свеч, закоптив совершенно убранный верх катафалка, был так густ, что не видно было потолка; комната была несообразно мала и казалась совершенно загроможденною. – Вот что мог я заметить в несколько минут пребывания моего у тела; я ожидал, что эта картина пышности и печали произведет впечатление в душе, оставит что-нибудь после себя в памяти – нимало, я был там как бы в маскараде.
12 ноября
Поутру я рано вышел из дому посмотреть на герольдов, но я не увидел их, а заходил в Казанскую церковь, где служил митрополит. Пообедав у Павлищева, я ездил вместе с ним к Александру Ивановичу на Выборгскую сторону.
13 ноября
В 9 часов утра поехал я с Дельвигами и Анной Петровной в Павловские казармы68, чтобы оттуда смотреть на погребение императрицы; мы нашли уже войска поставленными по обеим сторонам Миллионной улицы, от самого Зимнего дворца до Царицына луга и оттуда до Воскресенского моста. Из занимаемого нами окна в одной офицерской комнате стечение народа, разумеется, было чрезвычайно, следственно, были и обыкновенные происшествия, случающиеся в таких обстоятельствах, как то: споры народа с полициею, давка и т. п. В час пополудни началось шествие, потянулись распущенные шляпы и черные плащи, за ними гербы губерний, царств, цехов, печальные кареты и всё при таких случаях следующее.
14–20 ноября
Вот около недели, что я ленился и не писал, – у меня накопилось к этому времени много писем; на 3 письма Лизы я отвечал двумя; она присылала письмо Анны Петровны, в котором та уверяла, что я ее не люблю, – надеюсь, что последние мои письма уверят ее в противном; к матери и сестре я тоже несколько раз писал и говорил о намерении моем вступить в военную службу. Всё время я болен был геморроидами, которые, кажется, открылись задним проходом, и теперь я еще нездоров; меня уверяли, что это здоровая болезнь и что с нею доживают до глубокой старости (Steinalt). Я был у Wessels с Bayer, которому отдал письмо Франциуса; он звал меня вместе отправиться к Паскевичу-Эриванскому, но мне кажется это слишком далеко. – Как обыкновенно, я бывал каждый день у барона и Анны Петровны.
21 ноября
Сегодня я было хотел побывать у Миллера, Шахматова и Энгельсона, но нигде не был, а обедал у Анны Петровны, а остаток дня просидел дома и читал китайский роман69. В справочном месте я не нашел ничего замечательного в газетах. Судя по грамоте на Андреевский орден Дибичу, война у нас непременно продолжится, следственно, и я поеду туда же. Я писал сегодня к матери, а получил письмо от Лизы: она жалуется на молчание. Сегодня вечером от сильного морского ветра вода начала сильно подыматься; около 9 часов уже она выступила из Фонтанки, а теперь, вероятно, еще выше; не будет ли повторения 7 ноября 1824?70 – Недавно я прочитал роман итальянского W. Scott’а Manzoni “Сговоренные”. Как картина нравов того времени (начало XVII столетия) в Италии и как описание некоторых происшествий, как то: холода в Милане, моровой язвы и частью прохода немецких войск, он заслуживает большую похвалу; особенно два первых несчастия хорошо рассказаны, про последние мы более слышим, чем видим, как от мимо нас пролетающей ночью стаи птиц мы слышим шум, не видя их. – Менее хорошо выведены лицы, их черты не резки и не сильны; еще менее можно похвалить самую драму: завязка не занимательна, есть вводные лица, которые совсем не нужны, ход происшествий не жив, нет постепенно возрастающего интереса, и оный совершенно кончится прежде, нежели сочинитель окончит свой рассказ, который сверх того еще чрезвычайно длинен.
22 ноября
Несмотря на свидетельство, присланное из Псковской гражданской палаты, явилось новое препятствие получению денег Надежды Гавриловны: в доверенности Ка те рины Ивановны не сказано именно, что она дает мужу право закладывать имение, оттого нужно новое верющее письмо – это досадно. Чтобы поговорить об этом, я проездил к Александру мои последние деньги и к тому же еще по-пустому, ибо не нашел его дома. Обедал я у барона – и после сидел один с Софьей: она была нежна, и, несмотря на чеснок, я обнимал и целовал ее; только что я успел выйти, как пришла к ней Анна Петровна – хорошо, что не несколькими минутами ранее. Вечером я был у Павлищевых.
23 ноября
Обедал я у Павлищева, который после пришел ко мне и пробыл целый вечер; говорили мы всё более про 2-ю армию и Витгенштейна, я расспрашивал о гусарских и уланских полках.
24 ноября
Екатеринин день я ходил поздравить Симанскую и Бегичеву71, после я обедал у первой. Прогулка такая в Коломну, а оттуда в Сергеевскую и назад отозвалася сильно у меня в ногах; после обеда был я у Вессельса с Байером, оттуда, не нашед Лихардова дома, я был у барона. Там видел я Титова, сотрудника “Московского вестника”, и Туманского (брата Федора Туманского). Софья упрекала меня в нежности к ней – и была со мною еще
