...Первые несколько дней мне поручали мыть полы в бесконечных коридорах дома. Слуги держались со мной отчужденно и сдержанно, лишь мажордом изредка обращался ко мне, передавая приказы господина Ремо. Не стоило и надеяться на то, что кто-то проявит ко мне сочувствие - Ремо Альмасио вызывал у них еще больший страх, чем у меня. Видимо, слугам в этом доме довелось стать свидетелями многих мрачных сцен, лишивших их всякого желания ослушиваться приказов своего господина. Если слуг в доме Эттани частенько можно было застать за болтовней, смеющимися или бездельничающими, то челядь дома Альмасио более походила на тихих призраков, не позволяющих себе ни единого лишнего звука или телодвижения.
Целыми днями я таскала тяжелые ведра с водой от колодца, что располагался за домом, и неумело терла половицы щеткой, почти каждый раз получая указания от мажордома переделать свою работу. Вскоре кожа на моих руках, непривычных к такому труду, покраснела и начала трескаться. Не прошло мне даром и купание в ледяной воде - я всегда отличалась крепким здоровьем, и если бы после того случая мне дали полежать в теплой постели, да выпить горячего вина, то простуда бы сразу отступила. Но никому не было дела до моего самочувствия, а жаловаться я боялась, помня о словах Ремо. С каждым днем мне становилось все хуже, болезнь медленно, но верно делала свое дело. Спала я в общей комнате с другими служанками - мне бросили тюфяк в свободном углу, и когда мой кашель начал всех донимать по ночам, известие о моей болезни дошло до господина Альмасио.
Он подошел незаметно ко мне, когда я драила пол, стоя на коленях. Надсадный кашель почти непрерывно сотрясал мое тело, поэтому я почти ничего не слышала, и, запоздало заметив господина Альмасио, инстинктивно отпрянула назад так, что едва не упала. Он смотрел на меня с брезгливостью, и это было объяснимо: за несколько дней мой вид стал весьма жалок. Болезнь и изнурительный труд никого не красят, а я, к тому же была одета в старое чужое платье, кое-как подхваченное потертым поясом. Огрубевшие руки кровоточили, а волосы, растрепанные и немытые, я прятала под платком. Мысли Ремо, которые тот и не старался скрывать, легко читались на его лице, и я едва сдерживалась, чтобы не вскочить на ноги и не побежать, куда глаза глядят, чтобы не испытывать далее подобного унижения.
- Не хочешь ли ты, Годэ, - ласково и зло произнес господин Альмасио, - хорошенько попросить меня, чтобы тебе дали отдохнуть, да позволили погреться у огня?
Я угрюмо смотрела на него, не произнося ни слова.
- Ты напрасно думаешь, что я побеспокоюсь о твоем здоровье из-за того, что ты мне нужна живой, - продолжил Ремо. - Признаюсь, не считаю затею со свадьбой таким уж изобретательным замыслом - иногда я сомневаюсь, стоит ли затевать столько возни ради Вико. Его я могу убить и в другой раз, ничуть не потеряв в приятных впечатлениях. Если же ты хочешь, чтобы я сжалился над тобой и позволил дожить до дня свадьбы, то умоляй меня как следует.
Ничего не сказав, я вновь принялась скоблить половицы, хрипя и кашляя.
- А ведь ты так и не попросила у меня прощения, - сказал задумчиво он. - Возможно, сейчас твои искренние извинения могли бы сослужить добрую службу. Ты ослабела. Я вижу, как дрожат твои руки. Болезнь быстро выжмет из тебя все соки, еще пару дней - и ты сляжешь.
"Черта с два я буду играть в ваши игры, господин Альмасио! - думала я, уже не видя ничего перед собой из-за багровых пятен, вспыхивавших перед моими воспаленными глазами. - Уж такой радости я вам не доставлю".
Так и не дождавшись моего ответа, Ремо ушел.
Спустя несколько минут ко мне подошел мажордом и сказал, что по приказанию господина Альмасио, меня отправляют работать в сад.
- В дальнем углу есть небольшая каменистая пустошь, где ничего отродясь не росло. Это всегда огорчало господина Альмасио, - говорил он, пока я следовала за ним. - Будешь собирать там камни и относить их к обрыву. Садовник даст тебе все инструменты, работать будешь дотемна.
...За те несколько дней, что я пробыла в доме Альмасио, мир изменился - погода, словно откликаясь на мою беду, переменилась с солнечной на пасмурную. Осень прощалась с Иллирией, и на смену ей вот-вот должна была прийти холодная дождливая зима. То ли ветер принес туман с моря, то ли мельчайший моросящий дождь окутал голые деревья дымкой. Аллеи исчезали в белесой пелене, так что иногда мне мерещилось, будто я уже умерла и мрачный проводник ведет меня по бесконечным тропам загробного мира. Я вспомнила, как совсем недавно этот сад был украшен к свадьбе Флорэн и тут же заметила обрывок алой ленты, оставшейся с того времени. Она еще не успела выцвести, только потемнела от влаги.
Старое истрепанное платье не способно было согреть меня в такую дрянную погоду, и я, трясясь то ли от озноба, то ли от холода, понимала, что господин Ремо все еще желает услышать, как я униженно молю о снисхождении. Конечно же, он выбрал для меня заведомо непосильную задачу. Замерзшие пальцы не повиновались мне, и даже самые легкие камни выскальзывали из моих рук, когда я пыталась их поднять. Что уж говорить о заступе, которым я могла разве что разбрызгивать грязь. Перепачкавшись с ног до головы, я, не чувствуя собственных пальцев, пыталась ухватиться за очередной обломок древнего валуна, чтобы немного его расшатать. Но даже на это уходило столько времени, что было ясно: расчистить каменистый бесплодный пятачок я не смогла бы и за несколько лет. Господин Альмасио знал, что после того, как я продрогну на холодном ветру, болезнь тут же одолеет меня, и полагал, что мне не останется ничего другого, кроме как приползти к его ногам, чтобы жалобным раскаянием вымолить себе хоть немного покоя в тепле.
"Что толку, - горько и отчаянно думала я, с трудом сохраняя остатки разума, - в том, чтобы жить далее? Да, возможно, он отпустит меня, но куда мне идти? Смогу ли я забыть, что на моей совести смерть Вико? Раз уж у меня не хватило духу воткнуть тот кинжал себе под ребро, то добрая судьба посылает мне еще один шанс избавиться от мучений. Когда-то я сказала тетушке, что пойду в монастырь, чтобы умереть там от тяжелой работы и простуды, и поглядите-ка - мое желание сбылось. Никак за исправное посещение храма бог и впрямь ниспосылает усердному прихожанину свою милость..."
Вскоре даже и столь нехитрые размышления оказались слишком сложным делом - я могла думать только об огне, о теплой одежде, о горячем питье.
