изматывающих воплей тропических птиц, ни одного подозрительного звука до нас не долетало. Не скажу также, что у меня было ощущение, будто за нами кто-то следит. Мы просто вышли к месту, где не то чтобы когда-то уже ступала нога человека, а где всемогущий
Мэг вдруг тихо ойкнула и остановилась. Я подошёл к ней; она указала пальцем на три могилы, спрятавшиеся среди высокой травы. Мы нипочём бы их не заметили, если б не наткнулись. О том, что это могилы, красноречиво говорили три поржавевших приземистых креста, сваренные из стального швеллера и заполненные цементом с береговым песком (в бетоне хорошо были заметны осколки ракушек). На всех трёх крестах были вделаны потемневшие от времени дюралевые таблички с аккуратно вырезанными надписями; я хорошо запомнил лишь одну — ту, что была посередине:
GERCHARD FINTZSCH
Leutnant zur See
Это были германские моряки! Причём военные... и наверняка с подводной лодки, а значит, она германская. Я, помню, сразу подумал — а есть ли связь между этими могилами и песенкой про пятнадцать человек на немецком? Дату рождения этого Герхарда Финцша я не вспомню уже, кажется, июль 1921 года, а вот дата смерти была «24/IX, 1944». В память врезалась именно эта табличка, потому что — вот вы скажете «мистика», сэр, но точно так же зовут отличного парня в одной из Кильских марин. Он как-то раз зашивал нам дырявый стаксель. Кроме того, этот самый Финцш был офицер, а две остальные могилы принадлежали простым матросам… хотя, чего это я? Пред ликом океана, как и пред ликом смерти, все равны — что адмирал, что рядовой моряк. Национальность, как вы понимаете, тоже не очень сильно влияет.
Вот тебе раз, подумали мы с Мэг… отголосок той ужасной войны здесь, на краю Карибского бассейна... А вы тоже называете её Мировой, да? Уж это верно, воистину. У нас везде пишут, что её выиграли англичане и американцы; вы же думаете, что русские, потому что ваших погибло больше всех, и вы лучше воевали... Глупости, сэр. В ней выигравших нет. А проиграло в ней всё население планеты. Страшно проиграло...
Ну вот скажите мне, какие такие уроки человечество вынесло… вернее, могло вынести из той войны? Что восемьдесят миллионов жизней – это
слишком много? Что война — это плохо? Нет, вы скажите, сэр! Подумать только — ах, какое великое открытие! А что, до той бойни никто об этом не догадывался? Даже и предположить не мог? Ну ладно, ладно, меня заносит порой на разглагольствования — уж простите, издержки постоянного одиночного плаванья... я больше не буду.
Подводная лодка, ага... Вы не читали «Жестокое море» Монсеррата? После всей этой истории мне попалась ещё и «Das Boot», а потом «Железные гробы» Вернера — прямо, как по заказу. Я очень много думал об этом... но это было после, а пока что мы ломали головы — что делала на этом острове германская подводная лодка? Загадка на загадке...
В общем, постояв с минутку перед крестами, мы двинулись к берегу. Дорога вывела нас с площадки на песчаный выступ, уходивший в воду отмелью слева и приглубой лагуной справа. Так вот, справа, там, где джунгли почти вплотную подступали к воде, из прибрежного песка виднелась туша старого корабля. Я бы даже сказал — угадывалась. И не старого — старинного. Он настолько ушёл в песок и зарос нависающими на него лианами, что больше походил на гигантский округлый камень. Корабль несколько веков пролежал на боку, постепенно засасываемый песком и обрастающий зеленью, покуда не превратился вот в это. Однако ещё можно было различить остатки мощного княвдигеда и руслени, почему я и заключил, что это «Пава», или, по- французски, «La Paonne», соратница «Моржа» по ограблению испанской Санталены и ещё по некоторым проделкам у Подветренных островов. У Дэниса Джадда этот корабль почему-то называется «Жан Кальвин», и кто тут прав — пусть он сам разбирается с Делдерфилдом. Несомненно одно: это и есть тот самый французский пиратский корабль, на котором капитанил флибустьер Ле Бон, чья натура совсем не соответствовала фамилии.
Слева был ещё корабль, который наоборот, почти весь выдавался из воды и песка — правым бортом к берегу, он стоял почти на ровном киле. Дерево корпуса было выбелено временем и солнцем, оно постепенно ветшало и разваливалось. Две торчащие мачты уже не имели стеньг и реёв, бушприт — утлегаря. Нам очень хотелось узнать имя этой шхуны (или брига? бригантины?), но до неё пришлось бы топать полкабельтова через заросли, вплотную подходившие к воде, а подводная лодка была совсем рядом.
Она стояла у остатков деревянного пирса, которым, несомненно, когда-то являлись забитые в песок и торчащие из воды старые сваи в два ряда. Теперь-то я уже точно знаю, сэр, что это была германская субмарина типа VII, а тогда мы просто решили, что три могилы неподалеку рассеивают все сомнения в её принадлежности. Вид лодки навевал грусть, если не сказать — тоску. Когда-то серая, а теперь почти вся ржавая с жалкими остатками краски, она уныло торчала носом в песке, опёршись на носовые горизонтальные рули, а притопленной кормой уходила в бухту. На покорёженной рубке не было никакого номера, но ещё различались остатки эмблемы в виде стилизованной золотой рыбки. Сама рубка несла на себе следы попадания артиллерийских снарядов, как минимум, двух. Рубочные леера были смяты, пушки на ней и на палубе отсутствовали. Из рубки торчала погнутая труба перископа без объектива (или как он там называется); антенн не было вообще. Лодка замерла с заметным креном на левый борт и, казалось, устало спала после трудного похода — а поход, несомненно, выдался не из простых, ведь вон как ей досталось.
Любой нормальный авантюрист (кем, собственно, мы с Мэг и являлись), непременно тут же полез бы на палубу субмарины и попытался проникнуть внутрь. Разве нет? И мы почти было собрались, но нас охватило понятное беспокойство, когда мы увидели кое-какие следы недавнего пребывания людей
