переполнен водой… Даже в тех шатрах, которые расставлены осаждающими на более высоких местах, и там все промокают до нитки под ливнями холодными, осенними.
Плохо в шатрах, особенно в бурные, ветреные дни. Холодная, дождливая осень царит, какая редко и бывала в этих местах. Бури начались осенние. В одну ночь ветер был так силен, что опрокинуло даже большой, тяжелый шатер царский, и, вскочив в испуге, Иван остаток ночи провел в походной церкви, тоже в шатре устроенной, пока приводили в порядок его ставку.
Плохо в шатрах! А и того хуже в окопах, которыми окопали весь город русские, чтобы отрезать татар от всего мира.
Извилистой линией со всех сторон приближаются к самой стене траншеи осаждающих, глубокие рвы, от дождей наполовину залитые водой, прикрытые большими корзинами с землей от пуль и стрел татарских.
В траншеях, не сменяясь порой по целым неделям, сидят ратники, не дают татарам частые вылазки устраивать, как те было начали сперва.
В грязи, в воде целыми днями сидят люди, оберегая только пищали и порох от воды. Одежда вся промокла, пар идет от нее. Поесть некогда… К котлам уйти артельным нельзя из окопов. Вспомнят товарищи, принесут им горячего – хорошо! Нет – по целым неделям сухими сухарями, воблой да луком питаться приходится или репой печеной, благо – лес под рукой: с трудом, но можно костры разжигать из мокрых сучьев.
И, несмотря на то, работа подвигается. Роют новые рвы землекопы; воины попеременно в лес ходят, сучья рубят, березки молодые чистят, плетут большие корзины бездонные для туров.
Вот человек двадцать, тяжело дыша, в намокшей одежде, от которой пар идет, тянут к окопам несколько больших бревен в самодельной тележке.
Устали, изнемогли ратники, купеческие дети, торговые люди московские. Бросили постромки, тоже самодельные, из лыка крученные… Кто присел, кто прилег на влажную траву луговую, отдохнуть хотят. Тяжело дышат усталые груди, все кости ноют. И желудок, далеко не полный, знать о себе дает.
– Э-э-эх! домой бы теперь, – после первого молчания, словно угадав общую мысль, говорит один.
– Да, славно бы!
– Щец бы горячих сейчас! Э-э! – смачно крякнул пожилой, полный десятник.
– Да подружку хорошую! – подхватил молодой парень, недавно и повенчаный перед походом.
– Ишь, губа у тя не дура! Татарина не хочешь ли черномазого? Или нагайца?
– Сам кушай… Да еще козла тебе на закуску… Ирод!
– Ну, не перекоряйтесь, черти! – прикрикнул десятник.
– Так чево ж он? Я и в скулы вить…
– В скулы? Храбёр! А даве, как татаре со стены скакали, вылазку делали, – где был?
– Я? – смутился парень. – Я в стан бегал за хлебом…
– Ишь ты! Как оно приспело, в ту пору, когда татарове поспели из города, а ты про хлеб вспомнил.
– Ловок! Бабник, козодой поганый… Блудлив, как кошка, а труслив, что заяц…
– Эй! молчи… Не то я те! – обозлясь, так и вскипел парень и даже, забыв про усталь, привстал, словно готовясь привести в исполнение угрозу.
– Буде, говорю! – прикрикнул десятник. – За дело. Навалялись и языки начесали, гляди! За дело!
– За дело! – с ворчаньем поднимаясь, заговорили ратники. – Сам бы потянул… Приказывать да понукать легкое дело. Ишь, воевода какой выискался!
– Не воевода, а по государскому наказу приставлен за вами глядеть, за лентяями!
– По государскому! Собака тебя ставила царева, а ты и величаешься…
– А хорошо, братцы, государю батюшке! Вон мы тута пропадаем, а он у Волгушки себе в шатрах пирует и день, и ночь… Сказывают: весело там царь с боярами живет.
– И гусляров, сказывают, и скоморохов туда не мало нагнато! – опять свое стал поминать молодой новожен.
– Ну, толкуй еще! Нешто можно: при царе православном да погань такая!
– А што же? Люди сказывают: не мало там всего творится! И сызмальства осударь всякую потеху любил… Так не другой он ныне стал, все тот же.
– Ан и другой! Я лучше знаю, – вмешался молчавший до тех пор пожилой ратник. – У меня – дядя не простого, духовного звания. Сказывает: совсем образумился царь молодой. Все больше Богу молится, службы правит церковные… А бояре да воеводы его, те, конечное дело, не все по царскому примеру живут. Оттого и соблазны… Да и врут много!
– Врут? Ну, не! Сам ты врешь, а я не согласен… Сам я в Свияцком городке был, как грамоту митрополичью всем людям читали. А там явственно прописано было, за что Бог нас покарал, хворь наслал гнилую, тяжелую. «Блуд и непотребство и многое стяжание» – так и сказано…
– Так то – воеводы… А сам царь…
