Еще через полмесяца совершилось и другое торжество: свадьба царя.
Для этого еще перед Рождеством прошлого года разослана была по всем городам, по всей земле Русской особая грамота к областным князьям, боярам, детям боярским и дворянам.
Конечно, при тогдашней трудности сообщений, за полтора месяца, – со дня написания указа до дня свадьбы царя, – не много девушек собралось, помимо московских, владимирских, ярославских и других ближних невест.
Хлопот все-таки и забот, и горя, и происков по всей земле море разлилось.
Иные, вперед зная, что их девка не попадет в царевы терема, и не желая напрасно убыточиться на дорогой наряд да на проезд невестин в далекую Москву, откупались у наместников, чтобы те браковали на месте дочек.
Другие, наоборот, все отдавали и еще сулили большее впереди, если наместник присудит – дочь на смотрины царские попадает; если потом девушка царицей станет, весь род свой возвеличит.
В Москве опять девушек разбирали. Женки умелые, бабки-повитухи глядели их, врачи царские…
Из не очень большого числа отобрано было и совсем немного, причем дипломатия и знание придворных отношений играли больше роли, чем врачебные и иные познания.
Всего двенадцать невест попали наконец в терема царские на ожидание. Среди них очутилась и Захарьина-Кошкина Анна Романовна, горячо молившая Бога: ей бы выпала доля великая – стать женой Ивана, царицей Московской…
После долгой, невольной разлуки состоялась наконец встреча ее с царем.
Особенно рано поднялись в тот день боярышни. Знали, что царь к ним в терем пожалует.
Быстро убрали постели во всех покоях, где на широких скамьях перины ночью были постланы…
Покрыли скамьи дорогими полавочниками рытого бархата да сукна заморского.
В одном покое стул особый, с самого начала стоявший там в углу, выдвинули на середину, подмостив его немного досками. Весь помост коврами покрыт. Самый стул мехами и парчой убран. Это – место царское приготовлено.
Разрядились, собрались все боярышни, ждут, пока позовут их.
Насурмлены, накрашены, набелены они, как это водится по обычаю. Не один царь их смотреть станет. И не могут девушки без раскраски явиться.
Ждет со всеми зова и Анна Захарьина.
Замирает сердце. Дышать тяжело. Если долго ждать придется – не вынесет она.
Но их скоро позвали.
Степенно тронулись боярышни. Сверкают дорогими повязками, шелестят-шуршат нарядами парчовыми да шелковыми. На руках целые облака кисеи расшитой, это рукава рубашек парадных… Девушки так волнуются, что у них, сквозь размалевку, пурпур щек или синева под глазами, сразу проступившая от волнения, явно означается…
Медленно входят парами боярышни. В ряд стали, опустились на колени, челом бьют жениху державному…
Подал знак Иван. Старик боярин, один только и пришедший с царем в покои заветные, заговорил:
– Встаньте, девицы… Подымитесь, красные… Дайте царю видеть лица ваши ясные.
Медленно поднимаются девушки.
Тут впервые после месяца разлуки взглянула Анна на царя.
Так и впилась взглядом, забыв, что ей строго-настрого наказано и матерью, и нянькой: глаз не пялить на государя.
Сердце забилось у боярышни. Побледнел, похудел Иван за то время, что не видались они. Важный, даже строгий сидит, в бармах, в блестящем уборе царском, так недавно еще возложенном на юношу…
Словно не тот, не ее Ваня там сидит, а чужой какой-то, но еще более могучий и прекрасный, чем прежний дружок Анны…
Таким часто во сне Анна царя видела; наяву – никогда. Просто одетый, веселый, беспечный, проводил он часы в саду у матери Анны, вдовы- боярыни, с дочкой-красавицей…
Ждал ли царь, знал ли вперед, что в этой самой толпе явится перед ним Анна, – только ее взор так и скрестился с горящим, пытливым взором властелина.
Опустила глаза девушка и замерла.
