– Ну-с, говорит, друзья, хорошего понемножку. Пожили вместях, и будет. Вы налево, я направо. И через суд алименты… Воспитывайте моего младенца на эти алименты лучше, пущай он вроде меня будет – передовым товарищем.
Подала жена в суд. Стали по суду брать с Серегина на младенца третью часть жалованья – пятнадцать целковых.
Стал теперь Серегин получать тридцать.
«При бесплатном, думает, пиве и если не курить, этого за глаза хватит. И даже в случае ежели чего – жениться опять можно».
И вскоре действительно Серегин Василий Иванович женился, миловидную такую барышню взял. И к лету от нее младенца прижил.
Прижил младенца и говорит своей миловидной супруге:
– Человек, говорит, я передовой. Мещанство для меня нож вострый. И вообще, говорит, пеленки мне неохота нюхать… Вы налево, я направо. И через суд алименты.
Присудили на младенца третью часть жалованья.
Стал Серегин Василий Иванович пятнадцать получать.
«При бесплатном, думает, пиве и если ничего не жрать, то оно и хватит».
А тут еще на жизненном пути гражданка подвернулась. Носатенькая такая брюнеточка.
Серегин думает:
«Жениться не напасть, как бы после не пропасть. Женюсь все-таки».
Взял и женился на носатенькой. А она теперь на последнем месяце в капоте ходит.
Василий Иванович хотел с ней развестись немедленно, да не тут-то было.
Ходит теперь человек, башку чешет и все удивляется.
– Милые, говорит, товарищи! Да ведь я теперь-то и развестись не могу. Придется мне теперь с носатенькой всю жизнь трепаться.
– А что? – спрашивают.
– Да как же, говорит, милые товарищи! Ну хорошо, ну разведусь я, скажем, с носатенькой. Ну возьмут с меня остатние пятнадцать рублей… А я-то что, человек или дырка? Я-то обязан жрать? Или мне прикажете пиво лакать без закуски?.. Ведь это что же такое, братцы? Ведь это выходит, что человек больше трех раз и жениться не моги…
Все руками разводят и башками крутят. И никто не знает, как из этого немыслимого положения выйти.
Один человек, впрочем, знает. Это сам Василий Иванович. Он говорит:
– Пущай тогда мне платят за нагрузку, черт с ним!
Счастливое детство
Вчера, граждане, сижу я в Таврическом саду на скамейке. Кручу папиросочку. По сторонам гляжу. А кругом чудно как хорошо! Весна. Солнышко играет. Детишки-ребятишки на песочке резвятся. Тут же, на скамейке, гляжу, этакий шибздик лет десяти, что ли, сидит. И ногой болтает.
Посмотрел я на него и вокруг.
«Эх, думаю, до чего все-таки ребятишкам превосходней живется, чем взрослому. Что ж взрослый? Ни ногой не поболтай, ни на песочке не поваляйся. А ногой поболтаешь – звон, скажут, балда какая ногой трясет. По морде еще ударят. Эх, думаю, несимпатично как-то взрослому человеку… Комиссии всякие, перекомиссии. Доклады и собрания… На три минуты, может, вырвешься подышать свежей атмосферой, а жена, может, ждет уж, уполовником трясет, ругается на чем свет стоит, зачем, мол, опоздал. Эх, думаю, счастливая пора, золотое детство! И как это ты так незаметно прошло и вон вышло…»
Посмотрел я еще раз на ребятишек и на парнишечку, который ногой болтает, и такая, прямо сказать, к нему нежность наступила, такое чувство – дышать нечем.
– Мальчишечка, говорю, сукин ты сын! Не чувствуешь, говорю, подлец, небось полного своего счастья? Сидишь, говорю, ногой крутишь, тебе и горюшка никакого. Начихать тебе на все с высокого дерева. Эх ты, говорю, милый ты мой, подлец этакий! Как, говорю, звать-то тебя? Имя, одним словом.
Молчит. Робеет, что ли.
– Да ты, говорю, не робей, милашечка. Не съест тебя с хлебом старый старикашка. Иди, говорю, садись на колени, верхом.
А парнишечка обернулся ко мне и отвечает:
– Некогда, говорит, мне на твоих коленках трястись. Дерьма тоже твои коленки. Идиет какой.
Вот те, думаю, клюква. Отбрил парнишечка. Некогда ему.
– С чего бы, говорю, вам некогда? Какие, извините за сравнение, дела-то у вас?
А парнишечка, дитя природы, отвечает басом:
– Стареть начнешь, коли знать будешь много.
Вот, думаю, какая парнишечка попалась.
– Да ты, говорю, не сердись. Охота, говорю, паршивому старикашке узнать, какие это дела приключаются в вашем мелком возрасте.
А парнишечка вроде смягчился после этого.
