Ленин. Алгоритм революции и образ будущего

Государственные деятели масштаба Ленина появляются в мире не больше чем раз в столетие, и вряд ли многие из нас доживут до того, чтобы видеть равного ему» [213].

Глава 9. Здравый смысл

Структуры познания и массивы знания организованы как большие системы, которые можно назвать парадигмами. Но фоном сети парадигм является и присутствует во всех парадигмах много способов познания «россыпью». Кант в своем подходе к проблеме решений выделил три уровня познания и осмысления: «Всякое наше знание начинает с чувств, переходит затем к рассудку и заканчивается в разуме, выше которого нет в нас ничего для обработки материала созерцаний и для подведения его под высшее единство мышления».

Но в реальной жизни, тем более в условиях кризиса, мы не имеем времени и сил для того, чтобы делать сложные умозаключения по большинству вопросов. Мы справляемся с помощью интуиции и здравого смысла. И то, и другое — инструменты рациональности. Главное подспорье логическим рассуждениям — здравый смысл. В среде высокообразованных людей здравый смысл ценится невысоко, они ставят его куда ниже теоретического знания. Возможно, в благополучные времена это может быть оправдано, но в условиях той неопределенности, которую порождает кризис, роль здравого смысла резко возрастает. Здравый смысл не настроен на выработку блестящих, оригинальных решений, но он надежно предохраняет против наихудших решений.

Здравый смысл, при отсутствии плодотворной теории или при массовом кризисе сознания интеллигенции является единственной интеллектуальной основой для того, чтобы массы простонародья могли выработать свою позицию в быстро меняющейся обстановке. Такую ситуацию мы видели в конце XX в.: бывшие «марксисты», опираясь на идеологические иррациональные стереотипы, отвергали рациональные доводы, исходящие из повседневного опыта.

В.Ж. Келле и М.Я. Ковальзон, авторы официального учебника «Исторический материализм», пишут в 1990 г.: «Поверхностные, основанные на здравом смысле высказывания обладают немалой притягательной силой, ибо создают видимость соответствия непосредственной действительности, реальным интересам сегодняшней практики. Научные же истины всегда парадоксальны, если к ним подходить с меркой повседневного опыта. Особенно опасны так называемые “рациональные доводы”, исходящие из такого опыта, скажем, попытки обосновать хозяйственное использование Байкала, поворот на юг северных рек, строительство огромных ирригационных систем и т. п.» [56]. В тот раз им удалось блокировать «рациональные доводы с меркой повседневного опыта», но ненадолго.

Когда в конце XX в. мышление модерна стало теснить и принижать здравый смысл, на его защиту выступили философы разных направлений (например, А. Бергсон и А. Грамши). А. Бергсон говорил перед студентами (победителями университетского конкурса 1895 г.):

«Повседневная жизнь требует от каждого из нас решений столь же ясных, сколь быстрых. Всякий значимый поступок завершает собою длинную цепочку доводов и условий, а затем раскрывается в своих следствиях… Однако обычно он не признает ни колебаний, ни промедлений; нужно принять решение, поняв целое и не учитывая всех деталей. Тогда-то мы и взываем к здравому смыслу, чтобы устранить сомнения и преодолеть преграду. Итак, возможно, что здравый смысл в практической жизни — то же, что гений в науках и искусстве…

Сближаясь с инстинктом быстротой решений и непосредственностью природы, здравый смысл противостоит ему разнообразием методов, гибкостью формы и тем ревнивым надзором, который он над нами устанавливает, уберегая нас от интеллектуального автоматизма. Он сходен с наукой своими поисками реального и упорством в стремлении не отступать от фактов, но отличен от нее родом истины, которой добивается, ибо он направлен не к универсальной истине, как науке, но к истине сегодняшнего дня…

Я вижу в здравом смысле внутреннюю энергию интеллекта, который постоянно одолевает себя, устраняя уже готовые идеи и освобождая место новым, и с неослабевающим вниманием следует реальности. Я вижу в нем также интеллектуальный свет от морального горения, верность идей, сформированных чувством справедливости, наконец, выпрямленный характером дух… Посмотрите, как решает он великие философские проблемы, и вы увидите, что его решение социально полезно, оно проясняет формулировку сути вопроса и благоприятствует действию. Кажется, что в спекулятивной области здравый смысл взывает к воле, а в практической — к разуму» [57].

Мы мало интересовались общественными процессами между Февральской и Октябрьской революциями, особенно в сфере познания.

В нашей историографии этот период представлялся как объективная и гармоническая эволюция «перерастания» буржуазно-демократической революции в социалистическую. К этой картине привыкли, но опыт конца XX в. заставил нас наконец разобраться в отношениях двух ветвей Великой русской революции. Исторический материал нам показал, что эти две парадигмы и два проекта были две расходящиеся ветви нашей культуры, две родственные, но разные картины мира. Но за их парадигмами постоянно были столкновения здравого смысла с парадоксами.

Ленин как политик мог действовать только в рамках «языка марксизма». И ему пришлось следовать требованиям реальной жизни, преодолевая свои вчерашние догмы, но делая это не перегибая палку в расшатывании мышления своих соратников. Приходя шаг за шагом к пониманию сути крестьянской России, создавая «русский большевизм» и принимая противоречащие марксизму стратегические решения, Ленин сумел выполнить свою политическую