Я хочу подчеркнуть, что правда о войне, её вершителях, сказанная тогда, когда её не так-то просто было говорить, имеет в глазах читателей дополнительную нравственную ценность.
Таковы и наши маршалы — Жуков, Конев, Василевский, — которых я цитировала.
Стремление в меру своих сил сказать правду о войне всегда владело ими. Далеко не всё можно было сказать по обстоятельствам того времени. Но в их мемуарах об одних и тех же обстоятельствах и разные взгляды на ход исторических событий, и разная мера мужества в их изображении.
В идеологии того времени были сильны ещё настроения, порождённые предыдущим периодом, когда в обстановке репрессий 1937–1938 годов заикнуться о силе противника или о нашей недостаточной готовности к большой войне значило совершить политическое самоубийство.
И всё-таки, считает Константин Симонов, и я с ним согласна, — мы знаем это по многим перекрещивающимся между собой мемуарам, — находились люди, старавшиеся хоть в какой-то мере довести до сознания Сталина истинное положение вещей и, ежечасно рискуя головой, принять хотя бы частичные меры для того, чтобы не оказаться перед фактом полной внезапности войны.
Быть может, и на вашей совести, Николай Алексеевич, слишком много грехов, коли вы до конца своих дней пожелали остаться безымянным. Видимо, сознавали, что предательство, измена, двурушничество и клевета свойственны слабым духом и бедным умом.
Считаю небезынтересным и следующий факт.
В начале Гражданской войны Лениным было вынесено постановление, согласно которому люди, выдвигаемые на руководящие и ответственные работы в советско-партийные органы, комиссариаты, штабы фронтов и прочие ведомства, должны отбираться по знаниям, деловым качествам и способностям.
Выдвигаемые в центре и на местах обязательно должны, согласно биографическим данным и рекомендации предлагаемых, утверждаться руководством страны и органами, ведающими кадрами.
Сталин, который всю жизнь пренебрегал государственными, общественными и нравственными законами, будучи членом Реввоенсовета Царицынского фронта, ввёл в состав штаба означенного фронта неведомо откуда появившегося пленного офицера царской службы.
За это самочинное действие он, как член Реввоенсовета Царицынского фронта, и был вызван в Москву и получил выговор с предупреждением от Ленина.
Не берусь утверждать, но сдаётся мне, что вы, Николай Алексеевич, есть тот самый человек. Не вы ли были изображены третьим на одном из фотоснимков Сталина с Ворошиловым? Личность его не была установлена (фотография опубликована в каком-то журнале). Не вы ли офицер Сытин? На эту фамилию я обратила внимание случайно, читая биографический очерк Льва Никулина «Тухачевский», где сказано: «Сталин был отозван с Царицынского фронта
Если моё предположение ошибочно, считаю своим долгом принести извинение советнику вождя, изображённому на обложке «Роман-газеты» безликим (без головы), рядом с сидящим Сталиным.
Возможно, что у читателя, ознакомившегося с моим диалогом с тайным советником вождя, возникнет вопрос: откуда брались сведения, касающиеся детства, юности и жизни вождя, ставшего главой Советского государства?
Как было отмечено, судьбе было угодно свести меня в юности со старым греком, где-то в 1937–1938 годах бежавшим из Гори.
Вторым моим просветителем был человек, относившийся ко мне как к дочери, — это старый большевик, соратник и близкий друг Серго Орджоникидзе — Саид Габиев.
И, наконец, третьим источником, из которого я почерпнула многое из того, что было сказано, — это моя работа в течение 35 лет в Кисловодском санатории «Десять лет Октября», подведомственном Управлению делами ЦК КПСС, начиная с 1949 года — от Сталина по 1986 год, то есть до Горбачёва.
Специфика работы лечащего врача способствует сближению с больными, тем более с приезжающими на лечение повторно. В особенности они становятся откровенными при перемещениях, понижениях в должности либо вовсе при освобождении от партийной работы.
Кому, как не лечащему врачу, да ещё давно знакомому, живущему в провинции, излить накопившееся на душе?
Несмотря на беспартийность, независимый характер, некоторую резкость и излишнюю прямоту, отношения с больными у меня всегда складывались дружеские, порождённые искренним вниманием и заботой, невзирая на занимаемую должность больного.
И если быть откровенной до конца, я никогда не испытывала и не испытываю сегодня чувства неприязни к основной массе партийных работников, хотя среди них был какой-то процент тех, кого сегодня называют партократами и обвиняют во всех грехах, к которым большинство из них не имело никакого отношения.
А прохвосты всегда были и есть вокруг нас, в гораздо большем количестве, чем в партийном аппарате.
