ГКЧП — это мы
Я, конечно, прекрасно помню 19 августа 1991-го. Нет еще в природе ни мобильной связи, ни тем более Интернета. Только трехпрограммный радиоприемник на кухне. Он громким, низким, но почему-то усталым (не выспался?) голосом докладывает: Горбачев на отдыхе и лечении в Крыму, приступил к исполнению обязанностей Президента СССР Янаев.
Уже ясно, что фигня какая-то.
Иду на работу— в конструкторское бюро Госкомнефтепродукта РСФСР. Прихожу к десяти утра. Вообще-то, рабочий день официально начинался в восемь. Но за позднеперестроечные годы все разболтались и стали приходить как бог на душу положит. Начальство не переживало: делай свою работу, а график пусть будет свободным.
Но в тот день — все по-другому. На проходной стоит начальник первого отдела Д. Его уж пару лет совсем не видели — думали, то ли уволился, то ли еще чего похуже.
А нет — здесь, оказывается, как живой. Снова пришло его время. Грозно спрашивает меня, как я посмел опоздать на два часа, и заносит в какой- то черненький списочек.
Ощущение фигни усиливается.
В коридоре встречаю механика Лешу П. Он вечно и круглосуточно пьян, что нисколько не мешает ему делать свою работу. Огромной ладонью Леша с нетрезвым раскатистым смехом хлопает меня по щуплому (я тогда весил килограммов на 30 меньше, чем сейчас) плечу:
— Ну что, мля, старик, жалеешь, что не остался во Франции?
А я таки в 1990 году ездил довольно надолго (по тем меркам) во Францию. А как виза заканчиваться стала — вернулся. Мыслей об эмиграции вовсе не было. Ведь история творилась здесь, у нас, по-русски.
Но вот навстречу— мой любимый собеседник, председатель профкома П. Убежденный демократ. Любит Ельцина и презирает Горбачева. В курилке мы с ним сколько раз перемывали кости союзным властям, бездарным и безответственным!
— Что же это такое делается, — прогоняю я юношескую истерику. — Караул, кошмар, катастрофа!
П., как мне кажется, в ответ ведет себя странновато.
— Подожди, дружище. Какой кошмар, какая катастрофа? Все в порядке. Я тебя уверяю. С Ельциным согласовано. Назарбаев, я думаю, полностью поддерживает. Не паникуй. Ну, поживем немного при чрезвычайном положении, делов-то? Все равно страну иначе было не удержать. И советую тебе: языком особенно не чеши. Скромнее, скромнее. Ты молодой, жестких времен не застал. Так что…
0, какое разочарование для двадцатилетнего пацана! Пятидесятилетний профорг-единомышленник банально струхнул. Стал коллаборационистом.
Нет, надо что-то делать. А что?
Вышел из конторы — что в новых условиях уже, похоже, было не совсем конвенционально — погулять вокруг близлежащего пруда. На фонарных столбах— нет, пока еще не сторонники русской демократии, а всего лишь воззвания ГКЧП СССР. Начинаю читать. И что-то неприличное на язык ко мне просится. Оказывается, среди прочего надо срочно убирать урожай, а некому. А потому надо тотчас же снарядить всю интеллигенцию, техническую и гуманитарную, на село. В полном составе.
Здрасьте, приехали. Я только начинал забывать про колхозы и овощные базы. Что, снова?
А ведь несколько часов назад мы все еще надеялись, что СССР, пусть даже избавившись от 6 республик, станет нормальной страной. Что такое нормальной — не понимал никто. Нормальной — и всё. Как у них. А как у них — тоже представляли немногие. Я слегка представлял благодаря поездке во Францию. Помню, в первый же день тогда пошел в Лувр. Большое впечатление. Но главным оказался не Лувр. А супермаркет в одном из южных районов Парижа. Главный музей мира как-то померк и поблек на фоне сакрального объекта торговли. Я остановился в центре магазина и минут пять с открытым ртом не мог сдвинуться с места. Как я понимаю, и супермаркет-то был по современным меркам плохонький. Но я, никогда не видевший 27 сортов сыра в компании свежих нектаринов, форменно обалдел. Что, и у нас такое когда-нибудь будет?
19.08.1991: нет, уже не будет. Полная фигня приняла законченный, внутренне непротиворечивый характер. Жизнь завершается, не начавшись.
Но надежда умирает последней. Точнее, не умирает никогда, даже после конца. Я нашел себе обширную компанию и отправился к Белому дому.
21 августа, когда ГКЧП проиграл, стало для меня счастливейшим днем. Да и остается, наверное. Тот прилив эмоций был почище первой любви. И не первой тоже.
